Книга Прекрасная пленница - Этель Стивенс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он молча поднялся, потушил угрюмо светившую лампу и исчез, будто ему приказано было загасить вместе со светильней и самого себя.
Риккардо он почему-то напомнил фламинго Аннунциаты: так же был он нем и так же несвободен.
Наступило тягостное для Риккардо молчание.
– Прочесть вам стихи? – лениво спросила, наконец, женщина.
– Если хотите.
– Какие?
– О любви, – ответил он, улыбаясь.
– Я помню одни, совсем коротенькие; их поют Гюдуинки своим возлюбленным:
Это значит:
Страстные, примитивные слова, исполненные всесильного желания и преданной покорности, замерли у нее на устах. Они напомнили ему ту песню пустыни, которая, под аккомпанемент туземных барабанов, в начале вечера доносилась к ним из лагеря бедуинов на берегу моря. Он чувствовал, что думала она не о нем, когда читала стихи.
Она вполголоса, нараспев повторила их, и снова водворилось молчание. С тех пор, как ушел Сайд и потух приветливый будничный огонек лампы, ночь стала полна тайны и необъяснимой угрозы. Мертвым принадлежало это место, и они, казалось, протягивали свои окоченевшие руки к живым, чтобы теплом их согреться.
Запах мака навевал истому. Чувство одинокости и тоски заползало в душу. Риккардо закрыл глаза. Хотелось ощущать присутствие другого человека, касаться его.
Молчание все больше угнетало. Давно замолкла отдаленная дробь барабанов. Слышен был лишь ропот моря, вечный плач, всхлипывание, замирание, снова рыдание, – как в жизни человеческой, бесконечный круговорот: рождение, смерть, страсть, – ненужно, суетно, упорно…
Он нагнулся вперед, опершись локтями о колени. Он ждал. Она не шевелилась…
Луна уже садилась. Тени удлинялись, сгущались. Еще несколько часов – и рассветет.
Прошло всего минут десять с тех пор, как погасла лампа, но для него это была целая вечность. Он ждал…
– Риккардо!
Он задыхался. Он не владел собой. Метнулся к ней, нагнулся…
– Ты знаешь, как меня зовут!
– Несколько дней тому назад… я слыхала… когда в первый раз видела тебя…
– Так это ты была… я знал… я знал, что это ты!
– Глупый! Ты сомневался? Араб угадал бы тотчас. Разве есть во всем Тунисе другая женщина с такой походкой? – Голос был ласкающий, обольщающий, мягкий.
– Мабрука!
– А сегодня, – продолжала она с оттенком кокетства, – я сразу узнала тебя.
Он не находил слов.
– Сердце мое! Откинь свое покрывало.
Она засмеялась, как ребенок.
– Сердце мое! Ты забудешь меня…
– Никогда.
– Забудешь, да, так должно быть. Но я хочу, чтобы ты помнил одно… если тебе будет угрожать опасность, помни, что я друг тебе…
Это прозвучало так искренне и вместе с тем так неожиданно, что Риккардо был поражен.
– Какая опасность? Что ты хочешь сказать? – Он сразу уловил за ее словами скрытый смысл.
– Хочу сказать? Нет, нет! Ничего, на мой взгляд! – Она неожиданно переменила тон. Вся насторожилась. – К чему думать об опасности! А вино, которое я берегла под конец? Мы и забыли про вино!
– Я не хочу пить! – Он чувствовал: что-то постороннее вдруг встало между ними. Он нагнулся к ней. – Откинь покрывало!
– Ты разве не слыхал, Риккардо мой, что роза осыпается, если сорвана слишком рано? Выпей вина, а там… – Она понизила голос. – Роза будет твоей, если ты сумеешь дотянуться до нее.
– Я выпью потом, – настаивал он.
– Нет, нет, – воскликнула она с деланным оживлением, – сейчас. Выпей за нашу следующую встречу. Вино это из виноградников монахов-женоненавистников – после него слаще покажутся поцелуи. Притом оно долго бродило в темноте под землей. Это любовный напиток – крепкий и сладкий, как сама любовь.
– Если так, – я выпью, дай сюда, – уступил он ее капризу.
– Погоди… Я не найду… Вот… А стаканов-то и нет!
– К черту стаканы! – Риккардо терял терпение. – Вот! Я выпью из бутылки. За нашу встречу!
Он взял из ее рук бутылку и отпил большой глоток. Потом поймал протянутую ему в темноте руку и отбросил в сторону до половины полную бутылку. Она со звоном разбилась, ударившись о камень.
Рука Мабруки повыше кисти была обнажена. Он покрыл ее поцелуями и, весь трепеща, схватил Мабруку в свои объятия. Аромат ее волос и дыхания коснулся его лица, как горячий ветер, насыщенный пряными запахами. Он начинал задыхаться.
– Ты откинешь… ты откинешь…
Она почувствовала, что руки его повисли, тело ослабело. Снадобье сделало свое дело.
Голова Риккардо упала на подушку. Лежал он неестественно тихо. Если бы не это, можно было бы думать, что он спит глубоким естественным сном. Он был очень красив. Она нагнулась к нему с почти материнской лаской и вздохнула.
Где-то вдали залаяла собака. Другие отозвались. Потом лай затих так же неожиданно, как начался. Мабрука высвободилась из объятий Риккардо, поцеловала его в лоб, поправила поудобнее подушку и несколько мгновений молча, задумчиво смотрела на него.
Риккардо дышал тяжело, но ровно.
Наконец она поднялась. Укрывши спящего другой циновкой, она обогнула развалины, направлять к тому месту, где Сайд устроил себе кухню. Угли уже догорели. Сайд сидел, скорчившись и завернувшись в свой бурнус.
– Тебе не холодно? – спросила она по-арабски.
– Нет, – ответил он.
Односложный ответ как будто не понравился ей.
– Я до смерти устала, – сердито сказала она. – Почему ты не всыпал порошок сразу, как я приказала? Проклятие на голову твоего отца!
– Я думал… госпожа передумала… насчет мальчика.
– А что бы сказал он?.. Он хочет знать… тогда мне и вернуться нельзя было бы. Теперь скорей домой. Запрягай лошадей. Мы должны быть в Тунисе до восхода солнца. Измаил ждет.
Евнух молча поднялся и пошел вперед. Она за ним. В этот час между заходом луны и рассветом, когда ненадолго безраздельно царили звезды, каменистая тропинка была слабо освещена. Но они не спотыкались. Ровное позвякивание ее браслетов замерло по ту сторону холма.
Риккардо спал.
– Мабрука! Риккардо открыл глаза. Он еще не отдавал себе отчета, где он. Голова болела, горло пересохло, в висках стучало. – Мабрука! – шепнул он снова.
