Книга Танцующая на гребне волны - Карен Уайт

Отвернувшись к шкафу, я достала еще несколько вешалок с вещами.

– Я не могу.

Я стояла спиной к Мими, так что она не видела, что у меня готовы были брызнуть слезы. Как я могла объяснить ей то, что не могла объяснить себе самой? Что я старалась отпустить одно, боясь его потерять, до того, как я поняла, что нельзя потерять то, чего у тебя никогда не было. Или что после многих лет я наконец разжала руки.

Зазвонил телефон, и я напряглась, как это всегда со мной было, давая ему звонить, пока не подключался автоответчик. Потом я снова начала укладывать вещи моей дочери, как будто этим я стирала самую большую ошибку в своей жизни.

Ава

Сент-Саймонс-Айленд, Джорджия

Май 2011

Я держала телефон около уха, считая звонки, пока на автоответчике не прозвучал голос моего восьмилетнего племянника, сообщивший мне, что бабушка и дедушка не могут подойти к телефону, но они перезвонят мне, как только смогут. Услышав гудок, я нажала на кнопку «выключить». Насколько я помню, мать всегда терпеть не могла телефон, хотя уже в те времена, когда она была подростком, телефон стал неотъемлемой принадлежностью быта. Это было одной из несообразных деталей моего детства – так опавшие листья по отдельности представляются безобидными, пока не покрывают газон целиком.

Я выглянула в парадную дверь, высматривая фургон Тиш. Мое первое посещение Исторического общества оказалось ничем не примечательным, поскольку речь там шла о новой безобразной бетонной ограде дамбы, новом светофоре (явно важная вещь на острове) и новом ресторане. Живя в доме, которому двести лет, я все находила в этом сопоставлении новым и не понимала, в чем, собственно, скрыта проблема. Я благоразумно помалкивала, памятуя, что главная цель моего присутствия на заседании – поиск новых друзей.

Наиболее важным моментом было привлечение меня к участию в проекте по документированию старых могил на известных кладбищах и на тех, которые, как предполагалось, были разбиты на старых плантациях. Быть может, из-за связи моей семьи с кладбищами этот проект меня заинтересовал, и Тиш поручила мне возглавлять его.

Взглянув на часы, я поняла, что у меня есть еще пятнадцать минут, поэтому я оставила дверь полуоткрытой, чтобы слышать, как Тиш подъедет, и встретить ее во дворе. Я хотела сесть в кресло в холле, но взгляд мой случайно упал на шкафчик в гостиной. У меня до сих пор не выпало времени взглянуть на бумаги, которые я достала из рамы с рисунком, и мне не хотелось спрашивать о них Мэтью, пока я сама не разберусь, что там.

Я быстро подошла к шкафчику, выдвинула ящик – и испугалась, не увидев сразу бумаг, потому что они соскользнули в самую глубину, но, пошарив получше рукой, я их нащупала. Листков было три, размером десять на четырнадцать дюймов. Я осторожно вынула скрепки и, положив первый лист лицевой стороной кверху, разгладила его.

Это был еще один набросок дома, но под другим углом, по сравнению с тем, что можно было увидеть в раме. Я заметила, как художница выписала свет на стене дома, напомнивший мне здешние яркие утра, какие я проводила в моем новом жилище. Мне казалось, я слышу птичьи крики над заливом. Кто бы ни нарисовал этот дом, было ясно, что художник знал его во всех подробностях, знал, как падает в окна свет на закате, знал, как дубы в парадном дворе склоняются друг к другу и их ветви переплетаются, даруя дому тень.

Я подержала рисунок в руках, размышляя о том, кто спрятал его – и два другие – в раме. И почему.

Я взяла второй лист и присмотрелась к нему поближе. Это был уже не рисунок, а что-то походившее на поэтические строки. Слова были каллиграфически выписаны темными чернилами, как это сделал бы художник. Заглавные буквы в начале каждой строки были крупнее остальных, каждая строфа аккуратно была выписана по центру.

На бумаге не было нот или чего-то еще, что бы указывало на то, что это текст песни, но когда я начала читать, в ушах у меня зазвучала музыка, слова точно ложились на каждую ноту, как кусочки пазла в предназначенные им места.

Спи, дитя,

Отец твой – рыцарь,

Твоя мать – его любовь,

Океан их разделяет…

Я взглянула на маленький шкаф, где я хранила музыкальную шкатулку, которую дала мне Мими, когда я уезжала, – шкатулку, найденную мной в сезон бурь, покалечивших так много жизней. Словно издалека я наблюдала сама за собой, как я пересекаю комнату, открываю шкатулку, и механизм затрещал как старый сверчок, пока музыка не возродилась к жизни.

Я прослушала мелодию три раза, напевая слова с листа, пока не запомнила их наизусть. Разумеется, я знала эту песенку. Ее пела мне мать. Когда у меня была ветрянка и я не могла спать, она сидела в качалке у моей постели и пела мне ее. Но слова были другие. Там речь шла о любимом ребенке, мирно спавшем в стенах замка. На листе бумаги я читала об отце, отделенном морями от любимой жены и ребенка. Эта песенка предлагала скорее утешение, чем покой, предсказывала потерю, а не поддержку и тепло. Но эти слова я почему-то знала задолго до того, как достала бумаги из рамы…

Лист выпал из моих похолодевших пальцев. Я поколебалась, прежде чем взять в руки третий листок. Мне смутно послышался шум подъехавшей машины, но я не могла остановиться.

Третьим изображением был рисунок пером молодой женщины в полный рост. На ней было длинное платье, вероятно, самого начала девятнадцатого века. Шляпку – капор – она держала в руках, и ветер развевал его ленты и вздымал ей юбки. Она стояла босая, видимо, на песке, у края воды, подбирающейся к ней сзади. У меня перехватило дыхание, когда, взглянув на рисунок попристальней, я заметила там, на расстоянии, корабль с парусами. Мой взгляд скользил по ее лицу – волосы падали ей на лоб, большие миндалевидные глаза и высокие скулы были изящны, однако тонкий носик был слишком вздернут, чтобы она могла считаться красавицей. Но в целом это было, несомненно, лицо, привлекающее внимание. Я вглядывалась и вглядывалась в рисунок. В глазах женщины было что-то немое, но в то же время говорящее. Что-то говорившее о любви, потере и покорности судьбе. Но было и еще что-то, даже помимо вопроса, который она, казалось, хотела задать. Запах пепла щекотал мне горло. «Я тебя знаю». Эти слова всплыли у меня в мозгу вместе с уверенностью, с какой ощущаешь боль или голод.

– Ава?

Обернувшись, я обнаружила в дверях Тиш. Она смотрела на меня озабоченно. Рисунок выскользнул из моей руки на пол, и я быстро опустилась на софу.

Она нагнулась и подняла рисунок.

– У вас в лице ни кровинки, а на лбу капли пота. Вы здоровы? Хотите, я позову Мэтью?

Я покачала головой:

– Он на работе. Со мной все в порядке. Только… – Я показала на рисунок, который она держала в руках, надеясь, что, взглянув на него, она все поймет, так что мне не придется объяснять то, что я в любом случае объяснить не могла.

Тиш села рядом со мной на софу и внимательно поизучала рисунок минуту-другую, прежде чем откинуться на подушки.