Книга Богдан Хмельницкий. Искушение - Сергей Богачев

Весь следующий день прошел в сборах и подготовке в дальнюю дорогу. Получив серьезный капитал, Кричевский и Хмельницкий решили пополнить свою поклажу свежим запасом провизии. Они обошли все лучшие киевские лавки, закупили хлеба, вяленого мяса, рыбы, лучшего вина. И сами принарядились: купили по богатому жупану, узорчатому кафтану, да еще шапки, отороченные мехом, и красные сафьяновые сапоги. Не забыли и о Добродумове — одели его как знатного пана. «Не стесняйся, Ларион, те деньги должны не только нам послужить. В том нет греха, что человек тепло и нарядно оденется», — объяснил Богдан, подбирая паломнику одежду.

Вечером Хмельницкий закатил знатную пирушку. В богатом шинке на Подоле он приказал подать лучшие закуски, горилку, наливку и пригласить музыкантов. На звуки скрипок наведались в шинок и другие казаки, как вольные, так и реестровые, квартировавшие в Киеве. Весь вечер бравые вояки пили, пели песни и вспоминали свои славные подвиги. Да только радости в их глазах видно не было.

— Так что, братья мои дорогие, не затупились ли еще сабли, есть ли еще порох в пороховницах? А то прослышал я недавно от одних торговых людей, что перевелись казаки на Украине. Не хотят, мол, они воевать, сидят в маетках да про спасение шкуры своей от ляхов думают, — начал разговор Хмельницкий.

— Это кто же такую дурню вам, пан сотник, сказал? — принял вызов Богдана казак Сомко. — Точно, какой-то басурманин, а не христианская душа, пусть усы у него на лбу вырастут. Пока звонит колокол на Михайловском соборе и стоит Запорожская Сечь, не переведутся казаки на Украине.

— А еще я слышал, что панство запрещает казакам в церкви ходить да службу православную служить. Говорят, обложили ляхи казаков таким налогом, что те скоро по миру пойдут. А кое у кого уже и хутора отобрали за долги перед Речью Посполитой. Так вот я и спрашиваю вас, а не стыдно ли вам, братья казаки, под ляхами ходить, службу им служить и хлеб от них есть? — продолжал задирать казаков Хмельницкий.

— Правильно говорит сотник, — подхватил разговор другой казак, Тур. — Сидим мы тут, горилку пьем и знать не знаем, что делается на Украине. Замордовали ляхи народ совсем. Превратили в быдло, уже и казаков за лыцарей не считают. Польские паны готовы на нас ярмо надеть и пахать, как на волах. А мы про честь казацкую забываем, раз такое с собой творить позволяем. Может, пора уже нам, паны-молодцы, скинуть то ярмо польское и самим на своей земле вольным как ветер пожить?

— Ишь ты какой прыткий выискался! — ответил Туру Сомко. — Нешто забыли вы, чем закончилось восстание Гуни? Давно ли казацкие головы на пиках у ляхов висели? И поляков не прогнали, и ярмо еще большее себе на шею надели. От добра добра не ищут. Сильна Речь Посполитая, как ни крути. Лучше уж под польским королем ходить, чем на дыбе висеть.

— Как по мне, так уж лучше сложить голову в честном бою, чем польскому гетману кланяться. Надо своего гетмана выбрать, который бы не побоялся, если надо, и королю ультиматум поставить. Вот за таким атаманом мы бы пошли и в огонь, и в воду! Да где же взять такого лыцаря на Украйне? Может, не родился еще такой герой? — продолжил разговор казак Кривонос.

Слава о нем как о бесстрашном рубаке давно ходила по Украине, уважали его казаки, потому и притихли они, и прислушались к словам его.

— А может, и родился, да в гетманы пока не сгодился? — подал голос с другого края стола Добродумов. — Чтобы народ на восстание поднять, нужно не только храбрым и хитрым быть, нужно про себя забыть, не жалеть живота своего ради православного люда. А еще настоящий атаман не должен бабу в сердце носить, это — стыдоба для казака и погибель.

И опять слова Иллариона острой стрелой в самое сердце Хмельницкого угодили. Как будто насквозь видит он Богдана и мысли его читает. И взгляд у него такой же пронзительный, не спрячешься от этих глаз никуда.

Увидев, что сотник замешкался, полковник Кричевский решил выручить друга и повернуть застолье в другую сторону:

— А что это наши музыки молчат? Для чего вам деньги заплачены, чтобы вы тут зазря сидели? Сыграйте-ка нам лихую казацкую песню, а мы все подхватим. А перед этим наполним, братья, свои кубки да выпьем за лихость и удаль казацкую!

Полковник наполнил свою чарку и поднялся из-за стола. За ним, поддерживая тост, поднялись и остальные казаки. Заскучавшие было музыканты заиграли «Песню про Сагайдачного». Услышав знакомую мелодию, казаки тут же подхватили ее:

Ой на горі да женці жнуть, А попід горою, Яром-долиною Козаки йдуть. Попереду Дорошенко Веде своє військо, Веде запорозьке Хорошенько!

Посередині пан хорунжий. Під ним кониченько, Під ним вороненький Сильне дужий!

А позаду Сагайдачний, Що проміняв жінку На тютюн да люльку, Необачний!

«Гей, вернися, Сагайдачний, Візьми свою жінку, Оддай мою люльку, Необачний!» «Мені з жінкой не возиться, А тютюн да люлька Козаку в дорозі Знадобиться! Гей, хто в лісі, озовися! Да викрешем вогню, Да потянем люльки, Не журися!»

Веселье продолжалась допоздна. Далеко за полночь пьяные казаки попадали прямо на пол, и никакая сила не смогла бы их поднять. А с первыми петухами бравые атаманы, помятые, с больными головами, поднялись, чтобы двинуться в дорогу. Им предстояло возвращаться в Чигирин.

* * *

В Чигирин они прибыли через три дня. По приезду Кричевский отправился к себе в полк, а Хмельницкий с Добродумовым первым делом отыскали шляхтича Дольгерта. Заплатив ему 12,5 злотых, Богдан выкупил своего боевого коня. «Пусть подавится, иуда!» — выдавил он из себя, отдав деньги. А когда сотнику вывели любимого коня, он обнял его за шею, как родное дитя, потрепал шелковую гриву и поцеловал в морду. Животное тоже потянулось к своему хозяину, и Добродумову даже показалось, что у лошади на глазах выступили слезы.

— Ну, вот и опять мы с тобой вместе. Что ж это за казак без боевого коня? Что люлька без табака, что пистоль без пороха, что сабля без ножен, — Хмельницкий еще раз обнял коня, накинул на него узду и повел с чужого двора. Уже у ворот обернулся и пригрозил Дольгерту: — А с тобой, лях, я еще встречусь и рассчитаюсь, но уже по-другому.

— А знает ли пан сотник, что у него на хуторе приключилось в прошлое воскресенье? — крикнул вслед удаляющемуся Хмельницкому Дольгерт. Его лоснящаяся жиром рожа скривилась в ухмылке.

Богдана будто молнией ударило. Оглянувшись, он исподлобья зыркнул на ляха.

— Если нет, то пану надо ехать в Суботов. Может, хоть головешки с хаты собрать успеет, — прокричав эти слова, лях тут же шмыгнул за дверь, понимая, что за такие вести сотник может не на шутку разозлиться и в гневе пришибить его.