Книга Роковой поцелуй - Джорджетт Хейер

Словом, мисс Тавернер пребывала в беспокойстве.

А граф, похоже, не спешил наносить повторный визит. Несколько дней они вообще не видели его, хотя от посетителей у них не было отбоя. К ним пожаловала леди Сефтон с одной из своих дочерей и мистер Скеффингтон, очень худой высокий мужчина с подведенным лицом и в желтом жилете. Он надушился столь чрезмерно, что моментально настроил Тавернеров против себя, к тому же без умолку разглагольствовал о театре. Пожалуй, на всем белом свете не нашлось бы актера, с которым он не пребывал на короткой ноге. Впоследствии они узнали, что он написал несколько пьес и даже сам поставил их. Он оказался приятным и обаятельным, и очень скоро Тавернеры прониклись к нему симпатией. Мистер Скеффингтон выглядел настоящим добряком, так что румяна и парфюмерию ему можно было простить.

Леди Сефтон также не вызвала у них антипатии; и мисс Скаттергуд заверила своих подопечных: ни у нее самой, ни у ее чрезвычайно популярного супруга во всем мире нет ни одного врага.

Леди Джерси, еще одна всемогущая патронесса «Олмакса», пожаловала к ним в обществе миссис Драммонд-Баррелл, дамы безупречного воспитания, говорившей мало и выглядевшей крайне высокомерно. А вот леди Джерси оставила о себе впечатление добродушной, хотя и беспокойной особы. Во время своего недолгого визита она трещала без умолку и то и дело брала в руки все, что попадалось ей на глаза. Садясь в свой экипаж по окончании визита, заметила:

– Что ж, моя дорогая, думаю, вы со мной согласны. Не правда ли – очаровательная девочка?! И очень красивая! Да и состояние у нее, разумеется, чрезвычайно привлекательное! Говорят, по меньшей мере, восемьдесят тысяч! Мы еще увидим, как на нее набросятся охотники за приданым! – И она рассмеялась своим щебечущим смехом. – Олванли сказал мне, что бедный Уэллсли Пул уже оставил свою визитную карточку на Брук-стрит. Что ж, пожелаем девочке найти себе достойного супруга. Она довольно-таки незаурядна.

Миссис Драммонд-Баррел небрежно повела плечиками.

– Farouche[47], – холодно обронила она. – Презираю провинциалов.

К несчастью для мисс Тавернер, эта миссис в своем мнении оказалась не одинока. Мистер Джон Миллз, по прозвищу Мозаичный денди, любопытствуя, снизошел до того, что однажды утром нанес визит на Брук-стрит, после чего разнес по городу весть – новоявленная красавица заслуживает того, чтобы ее именовали «молочницей». Манеры его вызвали явное неудовольствие мисс Тавернер. Он вел себя крайне претенциозно, разговаривал с невыносимым апломбом, причем в каждом его слове и жесте сквозило высокомерное снисхождение, поэтому ее так и подмывало дать ему резкий отпор или надрать уши.

Миссис Скаттергуд признала, что вел он себя недостойно, но при этом встревожилась:

– Я недолюбливаю этого хлыща – да, по-моему, его никто не любит. Знаю, Бруммель его просто ненавидит, но нельзя отрицать, любовь моя, что язычок у него подвешен недурно и он способен доставить неприятности. Надеюсь, он не станет пытаться уничтожить вас.

Однако прозвище оказалось метким и прилипло к мисс Тавернер. Мистер Миллз объявил, что ни один джентльмен, обладающий хорошим вкусом, не будет восхищаться столь явной деревенской смазливостью. Многие из тех, кто сомневался, как им отнестись к Джудит – принять или осудить (поскольку ее чрезмерная прямота и решительность стали для них откровением, которое можно терпеть только у знатных особ), моментально решили – она дерзка и самонадеянна. В ее адрес зазвучали насмешки и оскорбления, толпа ее будущих почитателей начала стремительно редеть, и несколько светских дам высокомерно повернулись к ней спиной.

Обидное прозвище достигло ушей Джудит, отчего она пришла в ярость. Не следовало ни в коем случае допустить, чтобы какой-то денди позволил себе безнаказанно склонить общественное мнение в нужную ему сторону. Когда же она осознала всю глубину нанесенного ей вреда, то не ужаснулась и не ударилась в слезы, а, напротив, воспылала решимостью дать обидчику бой. Она не станет изменять своим привычкам только ради того, чтобы угодить вкусам какого-то денди; она заставит общество, включая пресловутого Бруммеля, принять ее такой, какая она есть.

Именно в этом взрывоопасном настроении Джудит отбыла вместе с братом и миссис Скаттергуд на свой первый вечер в «Олмаксе». Леди Джерси, даже вопреки явному неодобрению миссис Драммонд-Баррел не изменившая своего первоначального мнения, прислала им приглашения: перед мисс Тавернер отворилась самая главная дверь в общество. И теперь только она сама, возбужденно и озабоченно наставляла ее миссис Скаттергуд, должна сделать остальное. Потому что дверь могла и закрыться.

Про себя она, впрочем, думала, что девочка произведет фурор. Джудит, в бальном платье из белого крепа с бархатными лентами, расшитыми золотыми блестками, и волосами, уложенными в бесчисленные светлые локоны, перехваченные лентой с бантом над левой бровью, являла собой небесное видение, способное пленить даже самого предвзятого критика. Ах, если бы она при этом еще и чуточку умерила свой нрав!

Вечер начался неудачно. Заботы о туалете Джудит и своем собственном настолько захватили миссис Скаттергуд, что та совсем забыла уделить хоть капельку внимания внешнему виду Перегрина. И только когда экипаж, везущий всех троих, уже покрыл половину расстояния до Кинг-стрит, она вдруг заметила – он надел длинные панталоны со штрипками, застегнутые под подошвой башмаков.

Она тут же испустила приглушенный возглас.

– Перри! Боже милосердный, что за провокационный вид? Перегрин, как ты посмел надеть это? О, немедленно остановите экипаж! Никому – ни единой живой душе, слышите, даже самому принцу-регенту – не дозволяется появляться в «Олмаксе» в панталонах! Только бриджи до колен, глупый, несносный мальчишка! Ты все испортишь. Сейчас же потяни за сигнальный шнур! Мы должны высадить тебя.

Перегрин напрасно пытался возражать; он просто не представлял, сколь незыблемы правила «Олмакса», – ему следует отправиться домой и переодеться. Но даже этого будет мало; если он появится у «Олмакса» хотя бы в одну минуту двенадцатого, внутрь его просто не пустят.

Джудит звонко рассмеялась, однако ее сокрушенная дуэнья, буквально вытолкавшая Перегрина на улицу, заявила ей, что в этом нет ничего смешного.

Но, когда обе женщины наконец прибыли в «Олмакс», Джудит показалось, что клуб отнюдь не стоил подобной суеты и хлопот. В нем не было ровным счетом ничего примечательного. Да, комнаты выглядели просторными, однако отнюдь не поражали воображение своим великолепием; легкие закуски, в качестве которых гостям предлагались чай, оршад и лимонад, кексы и хлеб с маслом, мисс Тавернер сочла скудными. Здесь, в клубе, главным развлечением были танцы, а не карты; высокие ставки запрещались, так что в игорном зале собирались лишь престарелые вдовы да несколько скромных джентльменов из тех, кто готов был играть в вист по шесть пенсов за очко.

Из патронесс присутствовали леди Сефтон, принцесса Эстергази и графиня Ливен. Супруга австрийского посланника оказалась дородной особой, наделенной чрезмерной жизнерадостностью; графиня де Ливен, которую считали самой осведомленной и безукоризненно одетой дамой во всем Лондоне, выглядела умной и почти столь же высокомерной, как и миссис Драммонд-Баррел. Ни она, ни принцесса не были знакомы с миссис Скаттергуд и, окинув мисс Тавернер презрительным взглядом высокородной особы, графиня более не проявила к ней ни малейшего интереса. Принцесса, правда, снизошла до того, что осведомилась у своего спутника, сэра Генри Милдмэя, кто эта Златовласка и, услышав, как ее зовут, засмеялась, а потом отчетливо произнесла: