Книга Собачья старость - Надежда Нелидова

– Помнишь ли Анютин зелёный штоф? – это с утра пораньше названивала бабТася.

Помнила ли Лена знаменитый штоф в гостях у бабушки Анюты? Тогда хозяйка откинула чистую салфеточку, достала с полки старинную, зелёного толстого стекла, посудину. Досталась ей от бабушки, а той – от своей бабушки.

Тяжёлый, на полтора литра штоф был сделан – нет, лучше сказать: выполнен – в форме параллелепипеда, гранённого ромбами. В каждом ромбе лепились букетики из колокольчика, розочки и ромашки, цветного стекла. Местами стекло облупилось – а где сохранилось, сквозь муть пробивалось, горело пронзительными синими, жёлтыми, красными огоньками.

– Значит, видела штоф, – таинственно подытожила бабТася и положила трубку. Вот интриганка!

Через час снова звонок.

– Видела ли штоф в последний раз в Анютиной избе?

Хм… Откуда Лена помнит. Хотя… Нет. Нет! Не было штофа на полке, не бы-ло! Иначе она бы не преминула взять его в руки, ещё раз полюбоваться стариной.

– Значит, старый глаз меня не подвёл, – бабТася удовлетворённо положила трубку.

Когда звонок раздался в третий раз, Лена готова был убить на фиг доморощенную мисс Марпл. Но бабТася мирно позвала её в баню – «там все наши будут».

После бани Лена учила старушек, как ухаживать за собой. Они попискивали от жары, валялись, как куклы, по лежанкам и скамьям. Лена ходила между ними, накладывала на морщинистые личики – сметанные и ягодные маски, на подслеповатые глаза – вываренные чайные пакетики, нарезанный огурец.

БабТасю будто подбросило, сорвала с глаз огуречные кругляшки:

– Тьфу, ровно медными пятаками глаза покойнику закрыла! Давайте вы тут, подруги, прохлаждайтесь, а мы с Ленухой больную навестим. Что-то сердце не на месте.

По дороге она, запыхаясь, объясняла: старушечья разведка донесла, что Анютиного племянника, за недостаточностью улик, сегодня выпускают из тюрьмы.

– И он попытается убрать бабушку Анюту, как единственного свидетеля! – ахнула Лена.

В больницу проникли через знакомый чёрный ход. В коридорах было полутемно, пост медсестры пустовал. Бабушка Анюта зашевелилась, снова зашелестела что-то про свою бутылку.

– Живая, слава богу!

БабТася в который раз набирала 02, сердито ворча под нос: «За смертью ваш наряд посылать». За дверью послышались шаги – они едва успели юркнуть за ширму.

У Лены выскакивало сердце, не покидало ощущение нереальности. Казалось, это снимается фильм, и по углам таятся с камерами операторы и режиссёры.

Белая в темноте дверь приоткрылась, впуская мужскую фигуру. Скрипя ботинками, фигура приблизилась к больной, что-то вынула из кармана, склонилась… БабТася щёлкала выключателем, одновременно энергично давя кнопку вызова (позже выяснилась, сто лет уже не работавшего). По полу покатился выроненный шприц (позже выяснилось: с веществом, поднимающим давление).

– Валера?!!

Судя по выражению бойфрендовского лица, он, не раздумывая ни секунды, сделал бы с Леной то, после чего в триллерах стены и потолок бывают обильно забрызганы кровавыми ошмётками. Но уже в больничном сквере – тоже как в триллере – красиво мелькали красно-синие полицейские маячки и звучно завывала сирена…

– Вот ты музеем заведовала. Другая бы мёртвой хваткой в Анютин штоф вцепилась: отдай! А ты повертела и вернула Анюте – это как? – допытывалась бабТася.

А вот так. Ей ли, Лене, не знать, что самые ценные и дорогие музейные экспонаты директор стаскивал в свой загородный дом – хвастаться перед гостями. Потому Лене после пенсии дня не дали поработать – слишком много знала.

– Вот директор и про Анютин штоф прознал. Самолично наведывался, сулил деньги. Сначала десять тысяч, потом тридцать. Дескать, штоф станет жемчужиной в музейной коллекции.

Анюта тихая, тихая – а тут упёрлась. Кабы, говорит, для музея – сама бы отнесла. А тебе – не отдам.

«Ну, бабушка, мирные аргументы исчерпаны. Жаль, жаль», – сокрушённо развёл руками директор. Выкрасть штоф охотно вызвался Валера – за те самые тридцать тысяч. Дождался, когда строптивая бабка ушла по делам – да не задалось: хозяйка что-то забыла, вернулась в избу. Пришлось её немножко оглушить. После пытался замести следы, поджечь избу – не занялась.

Как бабТася вышла на след исчезнувшего штофа? Очень просто: сдружилась с пожилой директорской домработницей. Та и проболтайся, что у того в домашней коллекции завёлся старинный зелёный штоф. Тяжёлый, зараза: чуть не уронила, когда метёлкой пыль обмахивала.

– И как это, бабТася, вам всё удаётся? – грустно спрашивала Лена.

– Как-как, забыла? Ведь у нас – бабкократия! Бабкиархат! Не дрейфь, ты теперь тоже нашенская: в обиду не дадим.

ДЯДЯ ПЕТЯ, ПО ПРОФЕССИИ – СБОРЩИК

«Пьяницы, они хорошие люди!.. Нет, не здря, не здря Лев Николаевич Толстой, говорят, тоже любили пьяниц».

Виль Липатов. «Серая мышь».

Среди ночи меня будит негромкое деликатное позвякивание бутылок под окном, у мусорки. Всё верно: сегодня на шестом этаже гуляет свадьба. Возле контейнеров выстроились батареи пустых бутылок, ещё сохраняющих дразнящий запах. Это не какие-нибудь цветные фигурные флаконы из-под презренной импортной шняги, а самая добротная посуда: беленькая, прозрачная, с лебедиными, без единой трещинки и зазубринки, шейками, с солидными этикетками местных ликёро-водочного и пивоваренного заводов.

Человеческая тень, повозившись у контейнера, бесшумно исчезает за углом.

Я долго копила стеклотару. И вот приманка готова, должно сработать.

…Будничное утро, огромный двор словно вымирает. Дворничихи убрались начерно на своих участках и разошлись по подсобкам пить чай. В такое время на бутылочный промысел выходят, когда либо совсем уж невмоготу, либо по инерции, из унылого чувства долга – ведь выходят же в стране на работу ежедневно сотни тысяч людей, получающих не зарплату, а слёзы.

– Послушайте, эй! – несмело окликаю я сутулого узкоплечего человека, который подошёл к контейнеру. Он скользнул профессиональным скользящим взглядом: пусто! – и собирается отойти. На человеке узенькая, почти детская курточка, вязаная шапка «петушок», синие спортивные брюки, тщательно заправленные в резиновые сапоги с отвёрнутыми голенищами. В руке – тонкая деревянная палка, белая, свежесрезанная. Я свесилась с перил своей лоджии на первом этаже и призывно потряхиваю пакетами с посудой.

– Спускаться к мусорке неохота, что ли? – не привыкший к таким подаркам судьбы, он недоверчиво подходит, не сразу разворачивает грязный матерчатый рюкзак громадных размеров. – Давай переложу. Осторожно.

– Берите вместе с пакетами… Тут пять бутылок из-под вина, тоже производства нашей ликёрки – ничего? – вроде даже оправдываюсь.

– Ничего, – разрешает он. И нравоучительно замечает: – А «эй», между прочим, зовут лошадей.