Книга Любовник №1, или Путешествие во Францию - Бенуа Дютертр

К концу вновь начавшиеся разговоры совершенно заглушили чтицу, которая, закончив последний стих, воскликнула:

— Подумать только, и вы считаете себя представительницами французской культуры!

Рядом с ней маленькая пресс-атташе с рюкзаком за плечами выкрикнула:

— Хватит, мадемуазель, вы добились, чего хотели, а теперь оставьте нас в покое!

Наконец дама искусствовед, молчавшая с самого начала ужина, встала, вся красная, и крикнула:

— И это поэзия?

После чего опять упала на стул под аплодисменты половины собравшихся.

Дэвид страдал. В Офелии во время этого выступления с Верленом перед собравшимися на официальном обеде было что-то героическое. Направляясь к выходу, она заключила:

— Прозябайте в своем убожестве, ничтожные создания!

Американец тоже встал. Оставив на столе салфетку, он пересек холл и вышел на улицу. Впереди, в нескольких метрах от него, Офелия в цилиндре решительной походкой уходила в ночь. Он позвал:

— Офелия!

Она замедлила шаг, но не обернулась. Дэвид бросился вдогонку, обогнал молодую женщину и вдруг заметил, что она плачет. Всхлипнув, она резко сказала ему:

— Самодовольные, презрительные, все вы одинаковые!

Ее покрасневшие веки на лице милой испанки припухли. Дэвид уверял ее:

— Да нет же, я люблю вас, Офелия…

Она отрицательно покачала головой. Он продолжал:

— Вы были правы, все — хамы!

Снова всхлипнув, Офелия проговорила:

— Но если вы преследуете меня из-за моей славы или денег, то вы ошибаетесь, у меня ничего нет!

Последовали и другие чистосердечные признания:

— У меня нет мастерской, у меня небольшая квартирка в пригороде. У меня нет богатого покровителя-итальянца, я замужем за бродячим акробатом. Я не аристократка, мои родители — португальцы, они служат консьержами, и меня зовут Ванесса. Но Рембо указывает мне путь, и я не сверну с него.

Дэвид взял ее за руку, пытаясь успокоить. Она повернулась к нему и с достоинством произнесла:

— Я вас прощаю… Но скажите, Дэвид, почему мне не везет?

Он молчал, потом произнес:

— Потому что вы слишком хорошая.

Они шли молча. Она решила:

— Давайте зайдем за Жозе, он уже закончил работу. Вот увидите, он очень милый!

Они дошли до площади Сен-Жермен-де-Пре. Под фонарями около церковной паперти Дэвид узнал статую Тутанхамона, которая так злобно смотрела на него в тот день. Царь Египта лежал в своем погребальном саркофаге. Но при виде Офелии, направлявшейся в его сторону, черты лица его оживились. Покрытый золотом Тутанхамон поднялся из саркофага и бросился к молодой женщине со словами:

— Здравствуй, дорогая! Я так рад тебя видеть, я устал от всего этого.

Он снял головной убор, вытер лицо тряпкой, и под золотым макияжем Дэвид узнал в нем человека, приходившего к нему в отель.

— Я заработал триста франков. Ты хорошо провела день, мое сокровище? — благоговейно спросил он.

— Я почтила своим присутствием вечер созидательниц. Видел бы ты их рожи! Дэвид как верный рыцарь был там.

Тутанхамон подозрительно посмотрел на американца, а затем доверчиво улыбнулся, как будто доверился рекомендации жены:

— Простите меня за тот день, но я не выношу, когда мою дорогую Ванессу заставляют страдать.

Но поэтесса перебила фараона:

— Никакой Ванессы, друг мой. Мы не дома!

— Простите меня, Офелия!

И затем Дэвиду:

— Вы выпьете с нами стаканчик?

Двор Чудес

Они шли бок о бок под деревьями бульвара Сен-Жермен. Муж Офелии нес чемодан со своим египетским скарбом. Офелия во фраке держала его под руку и разговаривала сама с собой:

— На моих выступлениях всегда находится пара кретинов, которые пытаются меня освистать. Но остальные обалдевают. Они меня обожают…

Спустившись по узким улочкам к Сене, они вышли на набережную к кафе с грязными стеклами, светящимися желтоватым светом, и к табачному киоску. Ванесса с мужем часто приходили после работы во Двор Чудес выпить стаканчик. На террасе несколько туристов ели горячие бутерброды с сыром и ветчиной. В зале между баром и игровыми автоматами теснились рабочие-иммигранты, шоферы такси, студенты, неудачники. Другие клиенты стояли в кассу со своими карточками лото. В витринах размещались статуи Жанны д’Арк, портреты Людовика XVI и знамена шуанов.

Офелия с мужем направились в тихий уголок, к столику из искусственного мрамора. Их ждали двое друзей в средневековых костюмах: усталый Фредерик в расшитом ромбами трико и вспотевшая Мари-Лор, в платье знатной дамы и в остроконечной шляпе. Вид у них был усталый, они курили. Тутанхамон всех представил. Его друзья по двадцать раз за день пели на речном трамвайчике историю Парижа. Они поставили этот спектакль после долгих лет работы в любительском театре, а вообще собирались создать свой театр. Фредерик считал, что общество к нему несправедливо. Он жаловался на отсутствие работы для актеров. К сорока годам им с Мари-Лор стало полегче, но работать приходилось много и тяжело. Это общество когда-нибудь лопнет. Очень мало мест для самовыражения. Мало денег. Поэтому он не видит ничего позорного в том, что работает для туристов.

Его речь затянулась. Наступала ночь. Около бара люди, подняв головы, смотрели на экран, каждые пять минут сообщавший результаты розыгрыша «Рапидо». После второй кружки пива Тутанхамон повернулся к жене и попросил ее что-нибудь спеть. Фредерик все твердил о положении актеров, когда Офелия встала, провожаемая влюбленным взглядом мужа. Подойдя к бару, она объявила свой номер под безропотным взглядом патрона. После чего запела старую народную песню:

Каков есть.

Таким люблю.

Не хорош собой,

Да сердцу мил…

Немцы туристы отбивали такт. Группа пакистанцев, уборщиков метро, хором подхватила припев. Огромный негр в шапочке имитировал ударные. Один хулиган в бейсбольной кепке осмелился свистнуть. Офелия во фраке мрачно посмотрела на него и, подойдя к нему вплотную, подбоченилась и во все горло спела строфу ему прямо в ухо. Он не осмелился продолжать. Посетители были в восторге, и актриса пошла по кругу, собирая деньги. Под гром аплодисментов она вернулась к столику с пятьюдесятью франками:

— Вот видите, стоит мне только начать!

Дэвид поздравил ее:

— У вас действительно комический дар…

Это было бестактно. Офелия оборвала его:

— Я настоящая актриса, месье, а не массовик-затейник. Моя стихия — поэзия, трагедия и меланхолия. Вот что вы должны объяснить в Нью-Йорке!