Книга Феномен полиглотов - Майкл Эрард

Пару лет спустя Дик Хадсон получил электронное письмо, начинавшееся так: «Сэр, для начала позвольте мне извиниться, что побеспокоил вас, но я увидел написанную вами статью и не мог не ответить». Автор письма, N, наткнулся на сообщение Хадсона и решил рассказать о том, что его дед, сицилиец, никогда не учившийся в школе, изучал языки с такой потрясающей легкостью, что к концу жизни разговаривал на семидесяти, а читать и писать мог на пятидесяти шести[20]. Деду N было двадцать, когда он переехал в Нью-Йорк в 1910 году. Он устроился там железнодорожным грузчиком, что позволило ему общаться с путешественниками, разговаривающими на большом количестве разных языков. N говорил, что однажды наблюдал, как его дед переводит газету на три языка с листа.

В 1950 году, когда N было десять, он сопровождал своего деда в шестимесячном кругосветном плавании. В каком бы порту они ни остановились, его дед знал местный язык. Они побывали в Венесуэле, Аргентине, Норвегии, Великобритании, Португалии, Италии, Греции, Турции, Сирии, Египте, Ливии, Марокко, Южной Африке, Пакистане, Индии, Таиланде, Малайзии, Индонезии, Австралии, на Филиппинах, в Гонконге и Японии. Если предположить, что дед разговаривал на местном языке в каждом порту, он должен был знать как минимум семнадцать языков (включая английский); впрочем, в письме не упоминалось, насколько хорошо он мог говорить на каждом из них.

Еще удивительнее утверждение N о том, что в его семье такой дар – не исключение. «Через каждые три или четыре поколения встречается член семьи, обладавший способностью легко выучить множество языков», – писал он. Его дед однажды рассказал N, что отец деда и двоюродный дед могли говорить на более чем ста языках.

Важность этого сообщения не вызывала сомнений. Влияние генетики на владение языками, в особенности унаследование лингвистических способностей, представляет собой широкое поле для исследований. В 1990-х годах была опубликована замечательная работа, в которой рассматривалась семья, у каждого из членов которой был одинаковый мутировавший ген. Могло ли это служить связующим звеном, ведущим к появлению исключительных способностей? Можно ли говорить о существовании гена гиперполиглотства?

С разрешения N Хадсон передал его письмо в LINGUIST. Узрев необходимость в более подходящем наименовании людей, знающих много языков, Хадсон выбрал термин гиперполиглот. Термин «многоязычный» казался не слишком точным, а «полиглот» – чересчур заурядным. Гиперполиглот, по определению Хадсона, – это человек, говорящий на шести и более языках. Хадсон считал многоязычными такие сообщества, где любой человек, а не только отдельные индивиды, знает до пяти языков. Таким образом, Хадсон обосновал, что человек, владеющий шестью языками и более, должен быть незаурядным. Такие люди не просто полиглоты – они гиперполиглоты.

Гиперполиглоты привлекли внимание Хадсона тем, что их способности выходили за рамки лингвистической теории. Никто никогда не обращался к данному вопросу, за исключением одного известного ему случая – исследования человека по имени Кристофер, знающего двадцать языков и имеющего существенные нарушения функций мозга. К сожалению, N перестал выходить на связь вскоре после того, как его письмо было опубликовано.

Если вы полагаете, что язык – это врожденная и сугубо человеческая особенность, то вопрос о том, сколько языков может выучить человек, выглядит тривиальным. Так как изучение одного языка само по себе является чудом эволюции, изучение многих – это уже перебор. Лингвистический гений заслуживает примерно столько же внимания, сколько марафонец: похвалу и уважение за предельное использование человеческих возможностей, но не научный интерес, который вызовет, допустим, человек, умеющий дышать под водой или взлетать при взмахе рук.

Если бы философа, проповедующего врожденные идеи, прижали к стенке и заставили объяснить феномен гиперполиглотства, он, возможно, ответил бы, что мозг любого новорожденного ребенка оснащен изначальной универсальной грамматикой, эдакой периодической таблицей языков, содержащей основные свойства всех существующих языков и их особенности. Контакт с реальным языком (или языками) приводит в движение некоторые элементы этой таблицы, в то время как оставшиеся неиспользованными исчезают. Так как все языки на планете имеют ограниченное количество уникальных отличий, даже взрослый смог бы освоить их, будь у него достаточно времени. Теоретически в количестве изученных языков предела быть не может. Если большинство людей не используют свои языковые возможности, это всего лишь означает, что они предпочитают резать китовый ус, выращивать идеальную орхидею или лежать на пляже.

Находящиеся по другую сторону теоретической баррикады приверженцы эмерджентизма[21]видят изучение языков не как врожденную способность, а как поведение, вытекающее из ряда более простых, наложенных друг на друга когнитивных навыков. В определенные моменты развития ребенка подобные навыки обогащаются знаниями, которые возводят их на новый уровень сложности. По этой причине первичные грамматические навыки не заложены в мозгу ребенка: мозг затем сам по мере необходимости заполняет пробелы. Итак, приверженец эмерджентизма объяснит феномен гиперполиглотства примерно следующим образом: люди с талантом к изучению языков должны очень легко узнавать и выделять грамматические структуры. Конечно, это требует некой доли интуиции. Но вот загвоздка: с какого момента выделение грамматических структур становится знанием языка? И как можно избежать влияния ранее изученных языков на этот процесс или использовать знание для того, чтобы облегчить изучение следующих?

Тем временем лингвистика, которая в ее прикладном аспекте занимается ликбезом и обучением иностранным языкам, разработала понятие «предрасположенности» к изучению языков. Для этого необходимо было измерить, насколько быстро студент сможет обучиться дополнительному языку. Так как эта концепция была впервые разработана в 1950-х годах, предрасположенность определялась в четырех областях: насколько хорошо человек может воспроизводить звуки, различать грамматические структуры, создавать предложения на основе того, что он анализирует, и понимать связи слов из двух языков.

При этом понятие предрасположенности не имело отношения к гиперполиглотству. Огромное количество исследований, посвященных предрасположенности, было проведено в языковых учебных заведениях Вашингтона (и других крупных городов США), где объектом интереса становились люди, изучившие один язык достаточно хорошо для шпионской деятельности и дипломатической службы. Впрочем, столь массовый охват едва ли представляет интерес.

Даже если гиперполиглотов изучали бы сквозь призму предрасположенности, следовало бы учесть тот факт, что у самой этой концепции есть несовершенства. Например, по результатам стандартизированных тестов можно скорее оценить успеваемость студентов по отдельным предметам, чем уровень способности использовать язык в жизненных ситуациях. По ним также невозможно понять, насколько свободно человек, в конечном счете, сможет овладеть языком: высокая предрасположенность вовсе не гарантирует, что способности не иссякнут в самом начале. Еще важнее отсутствие единого мнения о том, из чего состоит предрасположенность, насколько ее можно развивать и какая ее часть является врожденной. К тому же применение подобного подхода сродни закладке в учебных заведениях бомбы замедленного действия: выявление высокой предрасположенности подразумевает существование низкой, что, в свою очередь, означает насаждение неравенства среди обучающихся. Если вдруг выяснится, что поразительная способность к языкам чаще проявляется у людей определенного пола, сословия, конкретной расы, это будет выглядеть так, будто вы упрочиваете стереотипы. Гораздо безопаснее предположить, что студенты имеют одинаковую базу знаний, и учить всех с соответствующим единообразием.