Книга Записки морского офицера - Владимир Броневский

Плавание от Корфы до Катаро

Для того кажется простояли мы в Корфе 15 февраля, чтобы видеть прекраснейшее утро и ужаснейшую грозу. Густой утренний туман, сопровождаемый мелким дождем, при появлении солнца, как легкий пар исчез, и ясный день заступил место пасмурности. Но после полудня горы покрылись мраком и море при тишине пришло в необыкновенное колебание. Гора Салвадор, самая высокая, лежащая на северной стороне острова, вдруг осветилась молниями, кои одна за другой, раздирая небо, разбивались на ее вершине. Сии молнии распространялись направо и налево, и скоро весь горизонт показался в пламени. В отдалении гром подобен был треску ружейной перестрелки. Сияние беспрерывно увеличивалось, и я не без страха смотрел на сии потоки света, которые, разливаясь по мрачному небу, пестрили оное огненными змееобразными струями. Но когда тучи сомкнулись вокруг нас и гроза приблизилась, ужаснейший гром, подобный залпам сражающихся флотов, при легком землетрясении, бывшем в городе, потряс воздух, и фрегат наш дрожал и колебался. Удары беспрерывно увеличивались, вся небесная твердь обратилась в синий свод, блестящий огнем различных радужных цветов. Молнии, привлеченные франклиновым отводом, спускались в море и рассыпали по палубам нашим электрические искры; пожарные трубы не утушали их: от морской воды, имеющей множество горьких солей, горючих частиц и потому самой электрической материи, они еще более возгорались. Хотя пороховой погреб находится на самом дне и от внешнего воздуха тщательно бывает закрыт, но не менее того сии скачущие у ног искры, озабочивали каждого. Сия гроза стоила эскадре нескольких человек, убитых и оглушенных. Наконец молнии угасли, облака сгустились и день обратился в ночь. Вскоре полился такой дождь, что вода не успевала стекать за борт. Спустя час все умолкло, черные облака, подувшись восточным ветром, подобно завесе, поднялись и окрестности открылись в прелестной перспективе. Солнце явилось в полном блеске, все приняло спокойный вид и облеклось новой приятностью.

16 февраля капитан, получа секретное повеление, которое должно было распечатать по прибытии в Рагузу, приказал сниматься с якоря. Те же чиновники Иностранной коллегии отправились с нами. Во весь день не могли мы пройти белой дороги (Strada Bianca), так называемой по причине кривой белой полосы, видной по скату горы. Замечено, что у сего места почти всегда бывает штиль и отсюда бора к Корфе не существует: конечно, положение и высота гор служат преградой сильному сему ветру. Часто, когда в море дует свежий ветер, у Страды Бианки бывает штиль, когда же ветер дует с берега, то хотя море кажется и тихо, но корабли, по причине крепких порывов, нередко теряют мачты.

17 февраля бурный юго-западный ветер принес нас на высоту Катарского залива, но тут, не доходя до Рагузы, началась ужасная бора, продолжавшаяся трое сутки. Едва ли самый жестокий шторм может быть так силен. Лоцман первый, заметив круглое облако пыли на горах, с великой заботливостью и страхом кричал: «Скорей убирайте все паруса». Лишь успели люди разойтись по реям, фор-марсель, в половину закрепленный, изорвало в клочки, грот-марсель, закинувшись за рей, сбросил трех матросов, из них одного убило до смерти, другому переломило руку, а третий чудным образом легко ушибся. Невзирая на сию прискорбную потерю, мы почитали себя еще счастливыми, что успели убрать прочие паруса, в противном случае непременно сломало бы мачты. Один по одному подымали мы штормовые стаксели, их рвало, как лист бумаги, и уносило на воздух. И так принуждены были остаться без парусов; нас несло по воле ветра, ревущего так сильно, что и в 3 саженях не слышно было громкого голоса. Вечером, когда бора несколько уменьшилась и позволила нам под бизань-стакселем лечь в дрейф, я сошел на них. Гроб и тихое пение псалмов остановили меня. Смертный одр, покрытый флагом, печаль, изображенная на лицах людей, окружавших тело умершего, тусклый свет лампады и слабый голос седовласого монаха, поющего «со святыми упокой». Я также в сокрушении сердца забыл о буре, забыл о самом себе и молился, как говорится: «Кто на море не бывал, тот Богу не маливался». Мореходцу кажется нельзя быть вольнодумцем: встречая на каждом шагу гибельные опасности и стоя пред лицом смерти, всякие безбожные мудрствования исчезают, и вся развращающая нравы мнимая философия при возженной пред иконой свече умолкает и превращается в душевную молитву.

20 февраля, когда ветер стих, курьер Козен на присланной от консула лодке уехал в Рагузу; чрез четыре часа Козен возвратился, и капитан, распечатав пакет, приказал поставить все паруса и идти на юг. Слабый ветер не соответствовал нашему нетерпению. Неверная карта и не знающий лоцман вместо Катаро привели нас к Антивари; почему принуждены будучи возвратиться к северу, уже к вечеру увидели мы покрытые сумрачными облаками высокие горы, закрывавшие от нас залив Боко ди Катаро. Несмотря на противный с порывами дувший ветер, во всю ночь в глубокой темноте под рифлеными марселями лавировали мы в устье залива между крутых скал, мелких островов и подводных камней, при входе рассыпанных. 21 февраля, еще до рассвету в густом тумане, при утихшем ветре, положили якорь на рейде Кастель-Ново. Тут нашли мы корабль «Азию», фрегат «Михаил», шхуну «Экспедицион» и шебеку «Азард». Последняя взята от французов следующим образом: 16 февраля капитан Белли, прибыв в Карто, нашел сию шебеку стоящей под крепостью. Несмотря на покровительство австрийцев, народ принудил ее удалиться от крепости. Лейтенант Сытин с пятью гребными судами под прикрытием шхуны «Экспедицион», ночью, во время проливного дождя взял ее абордажем и столь нечаянно, что французы не успели сделать и одного выстрела. Она вооружена 16 пушками разного калибра и имела 60 человек экипажа.

Занятие провинции Боко ди Катаро, 21 февраля

Тайна нашего сюда прихода открылась, и мы с радостью узнали, что предприятие адмирала увенчалось счастливым успехом. Для лучшего объяснения происшествий сего дня надобно обратить внимание на связь политических событий.

Когда в Корфе подтвердился слух, что император Римский заключил в Пресбурге мир с Бонапарте и уступил Франции Венецию и Далмацию; когда известно стало, что французское правительство имеет сношения с Али-пашой, дабы сего непокорного подданного султана преклонить к принятию его войска; то достоверность сего известия привела вице-адмирала в затруднительное положение и оно же подало ему счастливую мысль воспользоваться следующим обстоятельством: в прежнее служение свое в Средиземном море ему известна была преданность славянских народов, особенно катарцев и черногорцев, из коих последние находились под покровительством России; и потому, приняв главное начальство, хотя не имел никаких наставлений и уведомления в каком отношении, по возвращении наших войск из Австрии в свои границы, находились мы с французским правительством, основываясь на неприязненных поступках, которые со стороны оного продолжались, решился занятием Катаро утвердить за собой господствование на Адриатическом море, сим отклонить близкое соседство французов от Корфы и воспрепятствовать им склонить на свою сторону греков, всегда с жадностью ищущих случая свергнуть с себя турецкое иго. Главнокомандующий, утвердившись на сей мере, дабы не потерять удобного случая и не упустить время, положил приступить к немедленному исполнению; но встретил новое важнейшее препятствие. Бывший главнокомандующий генерал-аншеф Ласси имел повеление оставить для защиты Ионической республики только нужные гарнизоны в крепостях, а с остальными войсками возвратиться в порты Черного моря. Сенявин отнесся к нему с просьбой, старался убедить его, сколь полезно и важно для отечества не допустить французов утвердиться в Далмации и Албании и сколь затруднительно будет тогда удержать Ионическую республику против превосходных сил, а более от коварств предприимчивого завоевателя; и по сему случаю имел с ним продолжительную переписку. Наконец по настоятельному домогательству, Ласси согласился оставить большую часть войск и отправился в Россию с одним Сибирским гренадерским полком.