Книга Червоный - Андрей Кокотюха

Потом прямо на их глазах тот, кого называли Остапом, выстрелил в Лизу из пистолета в упор и отпустил тело на землю. Двое других быстро подхватили тело, перевалили через край колодезного сруба, остальные уже поджигали скирду. «Будете москалей, коммуняк или жидов пускать в дом — и дом сожжем, — пообещал “Остап”. — Всем скажите!» Взяв что-то из продуктов, они ушли. Больше в Ямках той ночью бандеровцев никто не видел. Хотя… даже если б и видели, вряд ли сказали бы, таково мое твердое мнение.

Но та ночь еще не закончилась для меня. Примчавшись на мотоцикле в поселковый совет и убедившись, что перепуганный Пилипчук все же дозвонился в Олыку и взвод МГБ уже выехал, сам, крутнув ручку на аппарате, попросил соединить меня с Калязиным, чтобы доложить лично. Его, оказывается, уже разбудили, но сюда он не собирался — без меня дел по горло, сказал крутиться самому. Бросив тяжелую эбонитовую трубку на рычаг, я выгнал из комнаты всех, включая и поселкового председателя, запер за собой дверь. Очень хотелось напиться, но прекрасно понимал — нужно держаться, потому что ситуация напряжена до предела. Поэтому просто сел на свой топчан, бросил автомат под ноги, оперся локтями на колени, обхватил голову руками, закрыл глаза и замер.

Сколько так сидел — не помню. О чем думал — тоже. Но из оцепенения вывел звук разбитого стекла за спиной.

Звон еще звучал, а я уже падал вперед, на пол, хватая автомат, перекатываясь на спину и наводя его на источник звука. Однако ничего не произошло: разбитое окно зияло черной дырой, а на полу посреди комнаты лежало что-то, совсем не похожее на гранату или другое взрывное устройство. Искоса посматривая на разбитое стекло, я подполз, пощупал осторожно, ощутил, как зашелестело под пальцами: камень, завернутый в бумагу.

На всякий случай я отполз к стене — если кто-то намеревался стрелять в окно, то лучше на всякий случай уйти с линии огня. Но что-то подсказывало: камнем в стекло на сегодня дело и ограничится. Переместившись в относительно безопасное место, я сел, опершись спиной о стену, правой рукой все еще придерживал автомат, левой — развернул бумажку, поднес к глазам.

Это был неровно оторванный клочок серой оберточной бумаги. Первое, что пришло в голову: здесь, в селе, в магазине такой нету, я точно знаю — продавщица, пятидесятилетняя Галя, заворачивает товар в куски газеты, да и ту пытается экономить, требуя, чтобы приходили со своей, как она ворчала, «замоткой». Ай-яй-яй, неаккуратно, хлопцы… Я же легко узнаю, кто из крестьян недавно был в райцентре, туда редко местные за покупками выбираются, а бумага не затасканная, свеженькая, если, конечно, можно так назвать обычную магазинную обертку. Ладно, это потом, еще будет время.

Когда прочитал написанное — сразу забыл о желании играть в сыщика. Потому что эта информация не имела значения. До сих пор стоят перед глазами старательно выведенные печатные буквы:

В ОНИЩУКІВ КРИЇВКА ПІД БУЛЬБОЮ. ТАМ ПОРАНЕНИЙ Є.[6]

Понятно: не каждый вот так запросто придет к участковому и сдаст бункер. Почему-то показалось: если бы не трагические события последних дней, вряд ли кто даже таким образом осмелился бы предупредить меня, врага, о том, что некие Онищуки прячут в бункере раненого бандеровца. Что такое крыйивка — меня уже просветили, хотя пока что ни одной не видел своими глазами. Ну, а «бульба» — так здесь картошку называют.

Итак, пришло время увидеть, кто и что у них там под картошкой.

А потом два и два сами складывались: меньше чем неделю назад была перестрелка под Манивцами, со стороны бандеровцев есть раненые, и это, вне всяких сомнений, группа Червоного. Сколько от Манивцов до Ямок? Километров семь, не больше, это если напрямую, а они только так и ходят. Вот я и прикинул, вполне реально, что Онищуки прячут у себя раненого бойца из боевки Остапа — Данилы Червоного.

А значит, у меня есть шанс лично его взять.

Часы показывали начало третьего ночи. Быстро прикинул: взвод МГБ будет здесь самое раннее через полчаса. Времени мало. А с другой стороны — вагон, если быстро действовать. Тянуть резину после того, что случилось, я не собирался.

Поднявшись на ноги и взяв автомат, я быстро вышел в ночь. Во дворе сельсовета топтались трое. Подойдя поближе, разглядел Ружицкого с еще одним «штырьком» — охраняли подводу, на которой лежало накрытое брезентом Лизино тело, и Пилипчука, который, похоже, не знал, куда себя деть. Увидев меня, все трое стали по стойке смирно, будто участковый милиционер здесь был главным начальством. Закинув автомат на плечо, я подошел к мотоциклу, спросил:

— Ничего не слышали?

— Когда? — наивно отозвался поселковый голова.

— И никого не видели. — Его удивление я проигнорировал, а сам не спрашивал ничего больше — только констатировал факт: даже если б они слышали звон стекла и видели, кто засветил туда камнем, вряд ли признались бы мне. — Ладно, Ружицкий — в коляску, вы, товарищ председатель — за мной, на седло. Ты, — кивнул «ястребку», — здесь остаешься, ждешь подкрепления. Все понял?

Конечно, никто не возражал. Командир «штырьков» послушно полез в мотоциклетную коляску, а Пилипчук боязливо примостил свой худой зад за мной, на кожаном сиденье мотоцикла, даже обхватил меня за талию руками. Сцепив зубы, я крутанул ногой педаль, запуская мотор, и рванул вперед, рассекая фарами тьму.

11

Пока ехали, никому ничего не объяснял.

До нужного дома добрались меньше чем за десять минут, и тут меня тоже никто ни о чем не спрашивал: Пилипчук сам, без особого приглашения, толкнул калитку, но остановился, не решаясь идти дальше, потому что бешено лаял хозяйский пес, поднятый ревом мотора. На крыльцо уже вышел, кутаясь в телогрейку, сам хозяин — Николай Онищук, местный конюх, и отозвался громко:

— Кого черти принесли?

— А вы всех так встречаете, гражданин Онищук, или только представителей советской власти? — гаркнул я.

— Убери пса, Николай, — громко сказал Пилипчук.

— Ты или кто, Ефимович? Что такое, слышу, шум по селу…

— Говоришь, только слышал?

— Слышал. Такое время, товарищ участковый, спишь чутко.

— Так. Что же ты слышал, а, Онищук?

— Говорю же — шум.

— И ничего больше не знаешь?

— Ничего. Своя семья, товарищ участковый, ничего мне не надо.

— Ага, вот мы пришли рассказать! — я отстранил Пилипчука, выставив дуло автомата перед собой. — Ну-ка! Убери собаку, веди!

— Куда вас вести?

— Не лепи мне тут горбатого, Онищук! Показывай, кого прячешь! Добровольная выдача тебе засчитается. Иначе или с гостями своими дорогими поедешь в район, куда повезут, или рядом с ними, сука, ляжешь!

Не знаю, что тогда подействовало на хозяина: мой крик или мой автомат, но он, ничего не спрашивая больше, спустился с крыльца, как был, босой, оттащил пса к будке, обмотал веревку вокруг вбитого для собаки колышка. Но на пса не цыкнул, и это меня лишний раз убедило — не соврал автор записки, ой не соврал. Бандит, которого тут прячут под землей, должен услышать собачий лай и выбраться через предусмотренный выход. Вот когда пожалел, что не дождался солдат: сразу окружили бы территорию, потому что ход выкопали вряд ли длинный, далеко не убежит.