Книга Палач. Костер правосудия - Андреа Жапп

Ардуин Венель-младший бросил быстрый взгляд на печать: она оставалась целой. Тем не менее он спросил:

– Ты просматривала письмо?

– Я не умею читать, и мне бы только худо было, открой я его, – бросила Сидони резко. – Но для тебя это важно… Ладно, мне надо ощипывать птиц на завтра.

Качая головой, она проворчала:

– Подошва или деревяшка, это блюдо на двоих или что-то в таком роде!

Затем девица исчезла, не сказав больше ни единого слова. Странное чувство охватило Венеля-младшего. Как если бы он нашел какой-то предмет на одном месте, прекрасно помня, что совсем недавно положил его совсем не туда.

Ардуин сломал печать и развернул джутовую ткань, которая стягивала пакет. Там были тоненькие тетради, переплетенные в черную кожу. Записи с процессов, где были судебные прения, признания – добровольные или полученные под пыткой, допросы, свидетельства. Все три тетради были посвящены делу «Эванжелины Какет, убийцы мадам Мюриетты Лафуа 16 мая 1300 г. от Рождества Христова». Форзацы также были исписаны неудобочитаемой, но аккуратной скорописью[82].

Первая тетрадь начиналась с описания трупа Мюриетты Лафуа, ужасно искромсанного ударами топорика, и ее неузнаваемого лица, особо уточняя, что Эванжелина Какет, сирота, которой дали приют, вся покрытая кровью, что-то напевая, сидела рядом со своей покойной хозяйкой. Девица Какет была описана как слабоумная с неприятным лицом, на котором ясно читается крайняя степень тупости. Ардуин Венель-младший порылся в памяти: какого цвета были у нее волосы, глаза? Странное дело, воспоминание о лице Сидони тоже все время ускользало от него.

Это для тебя важно. То, что там внутри, очень важно для тебя.

Сидони явно не была слабоумной, разве что очень медлительной и невнимательной. Почему она так зацепила его, привлекла его взгляд, когда он спускался с паперти церкви Мортаня? Почему он нашел время, чтобы поговорить с этой девушкой? Причем все это произошло гораздо раньше, чем Арно де Тизан оживил в нем воспоминания о казни Эванжелины Какет… Черт возьми! Он что, теперь будет повсюду видеть знаки судьбы? Или его жизнь теперь и в самом деле подчинена делу, вкуса которого он даже еще и не понял? Ардуин почти догадывался, что второе предположение окажется неправильным.

Далее шел подробный перечень вопросов, которые задавались девице Какет. Судья был потрясен, что на все вопросы следовал один-единственный ответ: «Уй-уй»[83].

– Ваше имя?

– Ванжелиииина!

– В доме Лафуа с вами хорошо обращались?

– Уй-уй!

– Вам там было хорошо?

– Уй-уй!

– Вас там обижали?

– Уй-уй!

– Вы любили свою хозяйку?

– Уй-уй!

– Вы ненавидели свою хозяйку?

– Уй-уй!

Прибыл адвокат, который должен был защищать бедняжку и которому, без сомнения, хотелось оказаться в десяти лье отсюда. Он все время повторял раздраженным тоном:

– Со всем моим почтением, мессир судья, она не понимает ничего из того, что ей говорят. Она даже не поняла, что ее обвиняют в жестоком убийстве и что ей грозит смертная казнь.

Тем не менее судья распорядился о порке, чтобы «вытащить правду» из затуманенного разума девицы Эванжелины Какет.

Эта сцена возникла в памяти Ардуина с поразившей его самого четкостью. Длинный подвал со сводчатым потолком, в котором происходили допросы инквизиции и светского правосудия. Окна отсутствуют, чтобы никто не услышал крики тех, кого сюда тащат. Стол – достаточно длинный, чтобы сюда можно было уложить высокого мужчину; дерево все почернело от крови тех, кто подвергся здесь пыткам. Под столом в полу проделана канавка для стока крови, а нередко и экскрементов, когда боль становилась чересчур сильной, чтобы их удержать. Перед камином нечто вроде открытого очага, в котором складывали раскаленные угли. Со стен из темно-серого камня свисают ножные и ручные кандалы, ошейники, цепи и орудия пытки. В углу трехногая треугольная табуретка, на которой всегда сидит писарь со своими письменными принадлежностями. Его обязанность состоит в том, чтобы скрупулезно записывать вопросы и ответы и следить, чтобы время пытки не превышало положенного получаса на вопрос.

Удары палки, которые обрушились на бледную жирную спину, были нанесены мэтром Правосудие Мортаня в должном количестве и с силой, точно определенной судебными уложениями. Для Ардуина Венеля-младшего речь шла не о скрупулезном учете их жестокости, а о неукоснительном уважении к закону и судебной процедуре. Он вдруг вспомнил: у нее были темно-русые волосы – тонкие и грязные. Как это положено по отношению к женщинам, она была обнажена только до бедер. На каждый вопрос, который ей задавал судья, она отвечала только «уй-уй», плача и крича при каждом новом ударе, издавая очередное «уй-уй». Наконец судья возмутился:

– Мессир Правосудие, нет смысла продолжать это дальше! Мы ничего от нее не добьемся. Мы имеем дело либо с отъявленной лгуньей, либо с настоящей идиоткой. Но так или иначе, мое терпение закончилось! Пусть ей обмоют раны и отведут в камеру, а послезавтра задушат ее землей. Я составлю об этом акт. И пускай священник придет к ней, чтобы ознакомить ее с судебным решением. Она должна понять наше великодушие, мы вовсе не какие-нибудь чудовища!

Ардуин Венель-младший согласно кивнул в ответ на его слова. Тот день очень быстро закончился.

* * *

Он перешел ко второй тетради, переживая, что никто этого не заметил. Почему топорик, покрытый кровавой коркой, был найден на огороде в зарослях шалфея, в доброй дюжине туазов от дома, в то время как Мюриетта Лафуа была забита насмерть на том самом месте, где ее обнаружили, – в кухне? Причем все свидетели в один голос утверждали, что вокруг нее не было никаких следов крови. Почему Эванжелина после того, как якобы нанесла своей хозяйке несколько ударов с ужасающей силой и яростью, сперва вышла из дома, чтобы избавиться от импровизированного оружия, а затем вернулась и села рядом с трупом? Она не смыла кровь, не убежала. Она осталась здесь, держа за руку покойницу.

Ардуин Венель-младший вздохнул. Если верить только что прочитанному, ничто не служило доказательством тому, что Эванжелина Какет убила Мюриетту Лафуа. Впрочем, доказательства обратного также отсутствовали. По примеру помощника бальи он сомневался, что толстая слабоумная девица, неспособная на какую-либо злость, могла совершить такое зверское убийство. Он совершенно четко вспомнил ее последнюю фразу, единственную, которую она произнесла за весь процесс, когда ее уже вывели из тюрьмы, как раз перед тем, как он, мэтр Правосудие Мортаня, связал ей за спиной руки, чтобы вести к яме, вырытой для того, чтобы она была там похоронена заживо.