Книга Endgame. Ключ Неба - Джеймс Фрей

Спокойствие.

Эбен отнимает руки от ушей. Они в поту, пальцы не гнутся, как будто он изо всех сил цеплялся за что-то многие часы подряд. Он пытается открыть глаза, но что-то мешает ему. Пальцами он раздирает корку изо льда и пожелтевших замерзших слез.

Моргает. Теперь он может видеть.

Он щелкает пальцами. Он может слышать.

Переступает с ноги на ногу. Он может чувствовать.

Комната по-прежнему озарена розоватым светом. Эбен смотрит на сияющую стену в нескольких сантиметрах от лица – те же полосы серебра и золота. Ничего не изменилось. Точно так же, как и раньше, в них искаженно отражается он сам.

Он делает глубокий вдох.

Дышит и дышит.

Вдыхает, задерживает дыхание и выдыхает.

Комната совершенно не пострадала. Лампа, свисающая с потолка на тонком шесте. Низкий золотой столик с чашей и кувшином по правую руку. Одежды на вбитых в стену крюках.

Там же – инкрустированный нагрудник, который носил Итамар.

Занавес тоже на своем месте – ровный, яркий и чистый.

– Сам-Эль? Итамар? – зовет Эбен.

Никакого ответа.

Он делает шаг вперед.

Он доходит до занавеса.

Раздвигает его кончиками пальцев.

Закрывает глаза, раздвигает еще больше и входит.

Открывает глаза.

И вот он. Ковчег Завета, золотой, два с половиной локтя в длину, полтора локтя в высоту и полтора локтя в ширину, капорет снят и прислонен к стене, херувимы на крышке смотрят друг на друга с вечным упреком.

Единственное доказательство того, что Сам-Эль и Итамар были здесь, – две горстки пепла на полу на расстоянии примерно двух метров друг от друга.

Эбен встает на цыпочки и пытается заглянуть через край Ковчега на дно.

Но ничего не видит.

Тогда он подходит совсем близко.

Внутри – керамическая урна в оплетке из медной проволоки. Каменная табличка без надписей. Полоска черного шелка, сдвинутая в угол.

А в самом центре Ковчега извиваются, свернувшись восьмеркой, две черные кобры: живые, сильные, кусающие друг друга за хвосты.

Эбен протягивает руку и прикасается к краю Ковчега.

Его не убило, не ослепило, и он все еще в своем уме.

Тогда он упирается коленями в край и хватает змей обеими руками. Как только его плоть касается их кожи, змеи затвердевают и выпрямляются, превращаясь в деревянные посохи метровой длины с металлическими наконечниками в виде змеиных голов и золотыми шипами внизу.

Жезл Аарона.

Жезл Моисея.

Эбен затыкает один за пояс.

Другой держит в руке.

Опускается на колени, чтобы дотянуться до таблички, и переворачивает ее.

Она пустая с обеих сторон.

Эбен фыркает, чувствуя, как сжимается сердце. Вот он – Завет Создателей.

Пустая каменная табличка.

Будь они прокляты.

Открывать урну он опасается: наверняка это она – источник манны. Аксумиты будут ее охранять: владение источником, который сможет производить пищу после События, станет существенным преимуществом, если, конечно, разобраться, как он работает, но пока в этом нет нужды.

Остается только сморщенный кусочек шелка.

Эбен отодвигает его в сторону концом посоха и видит… вот оно.

Он наклоняется и подбирает находку. Вертит в руке.

Ощупывает.

С недоверием качает головой.

Тук-тук.

Кто-то стучит в дверцу.

Эбен разворачивается и пересекает Кодеш ха-Кодашим. Отпирает замок, чтобы человек по ту сторону смог открыть дверцу.

Хиляль просовывает в отверстие изуродованную голову.

– Ну что, учитель? Я не мог просто сидеть и ждать.

– Ты мне не поверишь.

– Он открыт?

– Да.

– Кто это сделал?

– Сам-Эль и Итамар.

– Они выжили?

– Нет.

– Бог забрал их.

– Да, мой Игрок. Бог забрал их.

– И что было внутри?

– Это, – говорит Эбен, показывая ему змеевидные посохи. – Они – живое оружие. Жезл Аарона и жезл Моисея, змеи поедающие, первые создатели, Уроборос. Символы нашей чистоты, символы охотников на Эа. Даже если наша Линия никогда не найдет Оскверненного, эти посохи сослужат хорошую службу в Последней Игре.

– Что там было еще? Завет?

– Нет никакого Завета, Игрок. Скрижаль пуста.

Хиляль отводит глаза.

– Было ли там что-то еще, учитель? – стиснув зубы, спрашивает он.

– Да, Игрок. И ты не поверишь что.

Эбен протягивает свою находку, и Хиляль осматривает ее. Это тонкая коробка из черного металла, размером с большой смартфон, слегка изогнутая и с отметкой в одном из углов. Эбен передает ее Хилялю – как только Игрок 144-й Линии прикасается к коробке, та начинает светиться.

Хиляль смотрит на Эбена.

Эбен смотрит на Хиляля.

– Пора вступить в Последнюю Игру, мой Игрок.

– В Последнюю Игру, учитель.

Ань Лю

Над Ла-Маншем, курс 0° 12’ 56’’

Спазм.

Он свободен.

Но где именно он находится, пока неясно.

Ань осматривает пульт управления «Линксом», находит панель навигации и механизм включения автопилота. Нажимает несколько кнопок на сенсорном экране и видит перед собой Ла-Манш. Огни на севере – Дувр. Но возвращаться в Англию он не хочет. Ни за что, ни за что – хлопСПАЗМхлоп – ни за – хлопСПАЗМ – что – хлопхлопСПАЗМХЛОПХЛОПХЛОП – ни за что.

Ань бьет себя по щекам, чтобы усмирить тик.

Как ни странно, это срабатывает. «Тиёко Такеда, – шепчет он. – Тиёко Такеда».

Из носа капает кровь.

Спазм.

Он с силой выдыхает воздух. Адреналин постепенно выжигается. Зато нарастает головная боль, словно пропитавшая каждый кубический сантиметр его черепа. Ань кладет руки на штурвал. «Линкс» послушно описывает полукруг над водой и ложится на курс 202° 13’ 35’’. Еще раз пролетает мимо горящего миноносца – на этот раз в трех километрах к востоку. Ань надеется, что его не заметят, что пушки все еще не готовы, а еще лучше – что все слишком заняты пожаром, чтобы отвлекаться на стрельбу.