Книга Вечный сдвиг - Елена Макарова

Федот согласно кивнул.

– Нож при мне, – сказала она, и шофер вздрогнул.

– Езжайте, – Клотильда кулаком двинула его в спину, – не оборачивайтесь.

27. Мать героя. Их долго рассматривали в глазок.

– Штейнман, боевой товарищ Миши, – отрекомендовалась Клотильда, когда «бедная мамочка» открыла им дверь. – Я сочувствию вам, как мать матери.

– Низко кланяюсь, – ответила она, – но видеть вас не желаю. Вы втянули моего сына в грязное дело!

– Я? – Клотильда вплотную подступила к матери Миши. – Я?!

– Вы, вы! – вторила перепуганная мать. – То запрещенную литературу вымогали, то с подозрительными людьми знакомили. Вот это кто, например, такой? – указала она на Федота.

Клотильда сунула руку за пазуху.

– Не горячитесь, – остановил ее Федот.

– Не знала я, что у героев матери – суки! – произнесла Клотильда, и ее подбородок врезался в нижнюю губу. – Фонд поручил мне передать это вам, – сказала она и вынула из сумочки конверт. – Я выполняю свой долг.

– Шантажистка, – закричала женщина, – я милицию вызову.

Клотильда разорвала конверт на мелкие части, из дрожащих рук посыпались красные кусочки.

– Едем, солнечный! – скомандовала она.

Они вышли из квартиры и подошли к лифту.

– На какой нажимать? – спросил Федот.

– На двенадцатый, потом на первый. Пусть теперь денежки склеивает! На «Аэропорт», – скомандовала Клотильда шоферу и, тяжело дыша, влезла в машину. – Теперь вы понимаете, зачем вы мне понадобились? Мне нужен был живой свидетель, и вы стали им.

28. Лифт подымает троих, а опускает двоих. У сигаретного киоска Федот нос к носу столкнулся со старым приятелем Клячкиным, недавно попавшим в опалу.

– Привет, старик! – сказал Клячкин так, словно поджидал его. – Дело есть, – Клячкин был на голову выше Федота, и, чтобы сказать то, что не должно быть услышанным никем, кроме Федота, ему приходилось пригибаться. – Ты от Виктора что-нибудь имеешь?

– Имею. Пачку писем с описанием Пизанской башни.

– Мне всегда импонировал твой юмор, – похлопал он Федота по плечу. Для этого Клячкину и руки не надо было сгибать. – А вообще, как устроился, какие планы?

– Собираешься сваливать? – спросил Федот.

– Я-то не собираюсь, меня собирают.

Клячкин жил в ведомственном доме, с лифтершей и телефоном у входа.

– К вам тут приходили, – сказала лифтерша, но Клячкин не поинтересовался, кто приходил, нажал на кнопку лифта.

«Лифт подымает троих, а опускает двоих» – прочел Федот объявление и задумался над странным механизмом работы лифта.

Клячкин недавно развелся и, став свободным членом общества, принялся подписывать письма, за что его уволили с высокого поста и затаскали по инстанциям. На стенах его однокомнатной квартиры, заполненной книгами, висели теперь портреты Сахарова и Солженицина, что настораживало наших людей и восхищало иностранцев.

– Только стал жить, как человек, эти падлы отключили телефон. Тебе кофе с кофеином или без? – спросил Клячкин.

– Давай с кофеином, или без, какая разница!

– Живу на валюту, – жаловался Клячкин, доставая специальной ложечкой кофе из иностранной банки. – Приходится, старик, идти на все. – Клячкин завязил кулак в длинную сосулькообразную бороду. – Мне вот книги нужно продать. Не тебе, конечно, ты гол как сокол, знаю.

– Поесть дай чего-нибудь, – взмолился Федот, – у меня от голода мозги слиплись.

– Ветчину из Голландии будешь? Только без хлеба. Я его не покупаю, мало ли чего туда насуют, тут у нас одному наркотики под подушку подложили.

– Про книги можно с Клотильдой поговорить, – сказал Федот, бессовестным образом съев полбанки ветчины, правда без хлеба.

– Нет, с этой старой подпольщицей я связываться не намерен. Кстати, это ведь она Мишу подставила.

Федот молча достал из кармана пачку «Родопи».

– Бери «Кент», не воняет. Федот с радостью согласился. Ему нравился запах американских сигарет.

– У тебя какие-то неприятности, старик, по лицу вижу.

– Да не то чтоб неприятности… Не нравится мне, как ты говоришь о Клотильде. Пусть и справедливо…

– Старик, ты у нас заступник всех страдающих. Тебе и соседа жаль! А он, между прочим, наводняет провинцию Лениными, укрепляет советскую власть на окраинах и с этого живет. Клотильда работала на Кагановича и размахивала маузером.

– Не нам их судить. Жизнь любого человека загадочна и непознаваема. Он живет в разных мирах. Вроде стало свободней, можно дать интервью корам и не сесть, можно уехать, можно, в конце концов, нести крамолу, – но так ли уж велика победа? – Пуская дым колечками, Федот пустился в философствованье. – И что все это значит, если душа так же ноет на свободе, как и за решеткой?

– Валить отсюда надо, – заключил Клячкин, – а мы цепляемся за прутья этой твоей решетки и думаем – вот она, свобода! Ты ведь ее и не нюхал, но откуда-то взял, что от нее душа ноет. Свобода – она не от, не для, свобода – это, старик, абсолют!

– Так уезжают же от! А если свобода – абсолют, так сиди на месте и не рыпайся, – сказал Федот и затушил сигарету.

29. По дороге к роддому.

– Что-то меня прихватывает. – Аня встала из-за машинки.

– Пора «Скорую» вызвать, – сказал Федот.

– Что вы, какая «Скорая»! – улыбнулась Аня, и лицо ее исказила боль. – Дойдем помаленьку.

Федот помог Ане одеться и, бережно взяв ее под руку, повел в роддом.

Шли они медленно, с передыхами. «Внук будет или внучка, – волновался Федот. – Ничего, Маша здоровая, быстро родит».

– Моя свиноферма, – указала Аня на хрюкающий дом. – Образцово-показательная. На ней памятник установят.

– Здесь будет триптих, Маркс, Энгельс, Ленин, – взволнованно объяснял Иван Филиппович.

Увидев Федота под ручку с беременной, Иван хитренько сощурился.

– Даешь, батенька! – покосился он на Аню. – Тихий, тихий, а дело свое знаешь. Девицу, кстати, я почти доконал, увидишь – пальчики оближешь!

– Кто это? – удивилась Аня. – Так похож на Ленина, который у нас на площади стоит.

– Это мой сосед по мастерской, все его принимают за Ильича, хотя он Филиппович.