Книга Билет в одну сторону - Наталья Костина

– Если вы, моя дорогая, не спуститесь и с вами или с Женюшей что-то, не дай бог, случится, я себе по гроб жизни не прощу!

Гроба жизни я не желала никому, тем более милейшей своей сотруднице, и поэтому она, пыхтя и стеная, преодолела все семь скользких и местами подгнивших перекладин и буквально кулем свалилась с последней прямо на тренькнувшие под ее массой подушки старой софы.

– Походной погреб надо было строить! Походной, как у меня! – горестно восклицает она, потирая ушибленную ногу.

Я согласно киваю:

– В следующий раз непременно так и сделаю!

На что Марья Васильевна с ужасом отмахивается:

– Да никакого следующего раза! И этого лета нам с лихвой хватает! Не приведи Господь!

Не успеваем мы достойно разместиться, как на голову обрушивается еще один персонаж:

– Привет всем!

Запыхавшаяся Маруська оглушительно бухает лядой и также хлопается на наш импровизированный диван.

– Дитям мороженое, бабам – роман!

Из кармана извлекается карамелька, неизвестно как дожившая у сладкоежки Маруськи до этого часа, и вручается Женьке, которая тут же алчно сдирает с нее обертку и сует за щеку. Почти сразу мой ребенок смущается и двумя пальцами извлекает угощение:

– Мам, хочешь? Тетя Маша, хотите?

– Кушай, деточка. – Наша филологиня совершенно растрогалась. – Какой ребенок воспитанный!

– Ничё, школа все поправит. – Маруська подмигивает Женьке и с победным видом шлепает на импровизированный стол – лист фанеры, приколоченный к старой бочке, – новый яркий томик формата покет-бук. – Не спрашивайте, как мне это досталось, но это был подвиг почище, чем мюнхаузеновский, когда он сам себя вытащил за волосы из болота!

– Я эту гадость не читаю принципиально. – Мария Васильевна пальчиком брезгливо тычет в книгу, не касаясь, впрочем, самой обложки.

– Почему? – искренне удивляется Маруська.

– Ну, во-первых, романы Устиновой устроены все одинаково: герои – невзрачная, бедная (читай – нищая), но умная женщина не первой молодости…

– Прям как мы с вами! – фыркает Маруська, а Марьвасильна невозмутимо продолжает:

– …и богатый, но некрасивый мужчина крайне неприятного поведения, который потом оказывается милым, воспитанным и вообще привлекательным героем. Впрочем, она также хорошеет к концу книги. Бывают вариации, но не выходящие за рамки концепции. Короче, любовь-морковь со множеством бытовых деталей и все такое при-и-иторное! Словом, конфетка, а не роман. Восточная сладость, рахат-лукум, посыпанный сахарной пудрой. Да, и все время что-то не то капает, не то падает с тихим приятным звуком.

– Я б сейчас не отказалась от приторного, да и от любови-моркови тоже, – пробормотала моя подруга. – И чтоб не ухало и бахало, а именно с тихим приятным звуком! И посыпанное сахарной пудрой. Да нормальное чтиво, Марьвасильна, чего там! Как раз оторваться и забыться. И чтоб никаких тебе ополченцев с расстрельными списками не голосовавших за их сраную республику, пьяных казаков в поисках самогона, мин в кукурузе и дамских литературных кружков по вонючим подвалам. Пардон, тебя это не касается. – Маруська повернулась ко мне и по-кошачьи сверкнула в полутьме глазами. – У тебя подвальчик очень даже ничего. Фиалками не пахнет, но и забродившей позапрошлогодней капусты, как у некоторых, в обонятельном поле не наблюдается. Эх, лечь бы сейчас нормально на диванчик да кофейку сварганить и читать… читать… Или в Инете зависнуть, и чтоб связь и свет не выключали! И чтоб, если в три часа ночи, как позавчера, стрельбы почему-то не случилось, никакая зараза тебе не звонила и не интересовалась: «А почему это вдруг не стреляют? Каждую ночь стреляют, а сегодня вдруг нет! Вы, как работник бюджетной сферы, обязаны знать!» Ой, блин… работник бюджетной сферы! Наверное, уже даже и не полусферы… Остался от нашего бюджета так, жалкий обгрызанный сектор. Интересно, школу-то хоть первого сентября откроют или как? – Маруська снова пронзила тьму своим строгим математическим взором и закончила: – Всей радости в жизни только и осталось – кукурузу варить и романы в погребе читать.

– Ну, сознаюсь честно, – Марья Васильевна привычным жестом ткнула в оправу сползающих на нос очков, – я тоже раньше этого автора с удовольствием э-э-э… почитывала. Пока не нарвалась на один такой опус, где действие происходило в Украине. Какой-то там знаменитый русский писатель, читай сама Устинова, приехал в гости в Киев, и вот там с ним и случился детектив.

– Помню, помню! – обрадовалась Маруся. – И не свежий романчик, а так… давно уже.

– А не заметили случайно, – едко продолжает русичка, – что в этом самом несвежем чтиве все украинцы, причем как бедные, так и богатые, как негодяи, так и вполне себе приличные люди, выставлены идиотами? Ну просто умственно отсталыми дебилами с явными признаками вырождения?

– Да нет, вроде…

– Ну значит, невнимательно читали! – отрезала наша строгая коллега. – Да, так вот, меня это просто поразило! И я немножко даже обиделась – за всех нас ин корпоре… в целом, так сказать! И перестала Устинову покупать! Из принципа.

– Ну, мало ли какие у людей комплексы. – Маруська развела руками так широко, насколько позволяло наше тесное узилище. – Может, у нее первый муж был украинец. И негодяй, – хихикнула она. – И к тому же идиот. У меня первый тоже был не чай с мармеладом… Как вспомню, так вздрогну!

– А зачем же за идиотов и негодяев замуж выходить?

– Ну… случается. Знаете, в гормональном угаре.

– Непорядочно это и нечистоплотно – даже в гормональном угаре писать вот такие книжки и выставлять в неприглядном свете целую нацию!

– Да ла-а-адно, – протянула Маруська. – Романчик еще вполне приличный был. Просто невинная детская шалость по сравнению с тем, что они сейчас все разом вытворяют. Каждый день по раштиви о нас такое говорят, что волосы дыбом сразу по всему телу! Ой, тут вчера баба одна – давно уж у них там подвизается – то она солдатская мать, то «изнасилованная беженка», то «пострадавшая от нацистов». И та-ак она рыдала, так вопила, даже следы от пыток показывала – шариковой ручкой нарисованные, не иначе. Говорит, пришел «Правый сектор», привел маленького мальчика, дал ей в руки топор и приказал борщ варить! А она два часа вокруг ходила – так и не смогла, хи-хи. И воет, и сопли по своей откормленной роже размазывает!

– Да вы что?! Ребенка зарубить?! – ахнула Марья Васильевна, уронила на пол очки, и они там как-то особо зловеще хрупнули – совсем даже не с тихим приятным звуком, а так, что я даже перепугалась.

Зная, что новыми очками сейчас не разжиться ни за какие коврижки, Маруська тут же плюхнулась на пол и стала шарить, звякая порожними банками и распугивая пауков.

– Вот! – Моя подруга торжествующе достала драгоценный артефакт. – Как новые! Кстати, там у тебя возле стенки банка битая и стекла до фига! Чуть не порезалась!

– Это я от крыс!