Книга Четыре минус три - Барбара Пахль-Эберхарт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ханна не отвечает. Что рассказать автоответчику, в голову не приходит. Кроме того, в горле у меня — ком. В пейзаже за окном нет ничего для меня утешительного. А посему я закрываю глаза.
Воображение рождает картину. Это своеобразная расстановка. Я у Ханны, в той комнате, где она обычно проводит семинары. Со мной три человеческих существа без лица. Это заместители Тимо, Хели и Фини. В исполнении неизвестных. Моя фантазия группирует трех умерших вместе. Вдруг я слышу осаживающий меня голос:
«Ты больше не с ними. Ты не отсюда. Твое место с другой стороны. И там ты одна. Без них».
Я хочу сказать Хели, что я его очень люблю. Но беззвучный женский голос в моей голове противится этому. Более того, эта женщина напускается на заместителя Хели:
«Зачем ты это сделал?! Зачем?! Как же я тебя ненавижу!»
В ужасе я распахиваю глаза.
Что это? Разве я ненавижу Хели? Что с моей головой? Что она себе позволяет?
Ком, стоявший в моем горле, наконец разрешается слезами. Слезы текут по моим щекам, принося облегчение. Слезы лучше слепой ярости.
Нет, я, пожалуй, откажусь от расстановки.
Куда же запропастились мои носовые платки?
«День рождения не состоится».
Так мы решили — я и мои родители.
Их подарок будет заключаться в том, что они позволят мне не вставать и будут перехватывать телефонные звонки желающих меня поздравить. Я со своей стороны постараюсь прожить этот день как можно быстрее. Спать. Читать. Снова спать. Что же может быть лучше.
Во второй половине дня мой отец тихонько стучит в дверь.
«Там на проводе журналистка. Он непременно хочет с тобой говорить. Пожалуйста, ответь ей. Она названивает вот уже три дня подряд».
«А надо ли это?»
«Пожалуйста!»
Ну, ладно.
«Алло?»
«Госпожа Пахль! Как я рада вас слышать. У меня нет слов выразить вам мое восхищение вами. Я прочитала о вас статью с выдержками из вашего обращения по электронной почте. Может быть, вы согласились бы опубликовать его целиком в нашем журнале? То, что вы написали, — невероятно утешительно. Это, без сомнения, помощь и остальным скорбящим людям».
Помощь? Как это может быть? Написанное мною помогает людям. В то время как я сама недоумеваю, к кому же мне обратиться за помощью. Что касается помощи. У меня есть кое-какие мысли на этот счет…
Мне известен журнальчик, о котором идет речь. Они часто пишут об инициативах, помогающих выйти из кризиса. Таких, как «Женщины помогают друг другу». Это хорошо себя зарекомендовавшая контактная сеть.
«Я не возражаю. Вы можете опубликовать мой текст. Как вы считаете, могу ли и я рассчитывать в результате этой публикации на помощь?»
Помощь. Может, эта сеть поможет мне найти подходящего психотерапевта? Хотя — у меня уже есть терапевт. Тогда, может быть, мне удастся найти какое-нибудь занятие? Я могу, например, пополнять товаром полки в супермаркете. Если больше не смогу справляться с клоунскими обязанностями. Или… да мало ли что. Неважно. Женщинам в контактной сети наверняка придет что-нибудь в голову. Они смогут мне помочь, если мне самой ничего не придет в голову.
«Разумеется, вы можете рассчитывать на нашу помощь. Может быть, у вас завтра найдется время зайти в редакцию? Мы бы хотели хотели вас сфотографировать».
«О’кей»
«Замечательно. С нетерпением жду вас завтра. И, пожалуйста, не отдавайте ваш текст в другие газеты. Мы желаем, чтобы наше издание имело на публикацию эксклюзивное право».
Эксклюзив. Звучит внушительно.
«Я согласна».
Однако. Я стала людям интересной. Тем, что у меня погибла семья. И я им настолько интересна, что у кого-то возникает желание иметь на меня эксклюзивные права. Вот тебе на!
Укладываясь после разговора в постель, я чувствую себя существенно значительнее, чем прежде. Меня замечают. Я кому-то интересна. Не так уж и мало для человека, у которого нет никого и ничего, кроме себя.
Я стала людям интересной. Тем, что у меня погибла семья. Однако.
Ночами я не смыкаю глаз. Возможно, оттого, что я много сплю днем. Мои глаза не желают закрываться. Они всматриваются и всматриваются в темноту, в которой все равно ничего не увидеть. Нет, кое-что увидеть все-таки можно. С наступлением темноты в моем сознании возникают картины.
Праздник душ. Море людей. И фотокорреспондент среди них. Что он забыл на моем празднике? Возможно, он собирал информацию для статьи? Кто знает, не опубликован ли мой мейл в газетах?
И моему отцу тоже не спится. Я слышу его шаги в гостиной. И направляюсь туда.
«Папа, разговаривал ли ты с фотокорреспондентом на похоронах?»
«Разговаривал. Он хотел о тебе написать».
Так и есть. Теперь я уже не так интересна журналу. Ведь ему не видать эксклюзива.
«И ты ему разрешил?»
«Да… Почему бы и нет?»
«И ты послал ему мой мейл?»
Папа кивает.
«Папа! А я заверила журналистку, которая мне звонила, в том, что моя история станет достоянием ее издания. Как ты мог что-то в отношении меня разрешить, меня не спросив?»
Есть ночи, способные превратить пустяковую проблему в катастрофу. Или есть другие причины моей нервозности?
«Я дала слово! Теперь журнал мне наверняка не поможет. И контактная сеть тоже. Никто мне не поможет».
Я в отчаянии. Для чего конкретно мне нужна помощь журнала, я не знаю. Но знаю при этом, что я никогда настолько не нуждалась в помощи, как сейчас. Я дрожу, плачу, выкрикиваю упреки отцу, одновременно за него цепляясь.
«Я так гордился тобой, тем, что ты написала. Я понятия не имел о том, что…»
Мой отец побледнел и поник. Я вижу слезы в его глазах. Чего прежде никогда не бывало.
Папа. Мы всегда были с ним не разлей вода. Так почему я кричу на него именно теперь, в эти беспощадные для нас времена?
«Мне очень жаль», — рыдаю я.
«И мне очень жаль».
Я снова ложусь в постель. Папа садится на край кровати. Мы не знаем, что нам сказать друг другу. Мы не можем прийти в себя. Забыть ссору. Вести себя как ни в чем не бывало. Ужасно. Я сделала больно человеку, которым восторгалась.
«Давай поговорим обо всем завтра. Я пойду с тобой на интервью и признаюсь во всем», — успокаивает меня отец, пытаясь улыбнуться.
«Папа, прости меня. Я больше никогда не буду с тобой ссориться», — молю я.
«И я не буду. Спокойной ночи, сокровище».
