Книга Четыре друга эпохи. Мемуары на фоне столетия - Игорь Оболенский

Как вино «Хванчкара» — на прилавках же подделка одна, краску наливают. Ее ведь не больше 100 тонн собирают.

Но мое любимое вино — это «Мукузани».

Грузины всегда умели пить. Много выпивать, большими дозами, стали после войны. До этого отцы наши так не поступали — у них были маленькие стаканы. Потом уже появились чайные, а потом и вовсе противогазы.

Я однажды пришел в гости в компанию, а там смотрю — противогазом пьют. Сначала не понял, что происходит, — стоит посередине комнаты человек в противогазе, а все на него внимательно смотрят. Я даже подумал, что газ, что ли, пустили. А оказалось, ему в «хобот» из лейки льют вино. С очень серьезными лицами. Ты же через этот хобот дышишь, поэтому пока не выпьешь — не сможешь дышать.

«Готов?» — спрашивают у него. «Готов», — глухо раздается в ответ из-под противогаза.

Когда я спросил, что это такое, мне не дали закончить и напялили на меня этот противогаз. «В чем дело?» — попытался узнать я, но мой голос звучал так же глухо, и ответа я не услышал — мне стали наливать вино.

Пишу сейчас эти строки и понимаю, как же мне повезло. Я сумел застать и услышать откровения людей, которых при жизни называли великими. Актерами, личностями, мыслителями.

Таким был и Рамаз Чхиквадзе.

— Я думаю, что судьба есть не только у человека, ной у страны.

Один философ как-то сказал мне: «Раньше были Византия, Финикия, империя Александра Македонского. А придет время, и о нас тоже будут говорить в прошедшем времени, как о чем-то далеком».

И от этого, действительно, никуда не денешься.

Я последние годы очень много читаю, словно стараюсь наверстать все то, что не успел за время, когда практически жил в театре.

Знаете, как завещал похоронить себя Александр Македонский? Он приказал не складывать ему руки на груди, а положить их открытыми наверх ладонями. Хотел показать, что с собой ничего взять нельзя и он из этой жизни уходит с пустыми руками.

Меня какими только наградами не награждали, даже званием Героя Социалистического труда.

А зачем мне эти медали? Вот думаю, может, кому продать? Все-таки звезда Героя из чистого золота, а ордена Ленина — у меня их два — еще и из платины. Как думаете, нужны они кому-нибудь?

Вообще, что такое счастье? То, наверное, что дается Богом. Он же пускает людей со своей зарядкой, со своим испытанием для каждого. И самое главное — исполнить 10 заповедей.

Вообще, жизнь — трудная штука. Очень!

У меня была очень интересная жизнь. На что я могу жаловаться? Что у нас трудности были? Были! Мы 15 квартир с женой сменили, с чемоданами ходили. Но любили друг друга, и все легко переносилось.

Все случалось. Но у меня была интереснейшая жизнь, я неплохо кутил, неплохо пел за столом, хороший тамада был, рассказчик, на сцене не уставал, энергия была.

Смотрю сейчас афиши и удивляюсь: как все это успевал?

Но если мне предложат: повторишь свою жизнь? Ни в коем случае! Не соглашусь, не хочу.

Я очень не хочу умирать, как каждый человек. Но сейчас каждый день могу умереть, годы уже такие, дураком же не надо быть. Но повторить все сначала.

Если только с этими мозгами и Наташа будет рядом со мной. А так — нет.

От радости тоже устаешь, изнашивается человек от радости.

Моя книга «Судьба красоты. Истории грузинских жен» имела в Грузии определенный успех. После ее выхода мне предложили снять на грузинском телевидении авторский сериал, основанный на книге. Я с радостью согласился.

Так получилось, что заключительный фильм документального сериала «Судьба красоты» мы снимали в театре имени Руставели. Сезон был уже закрыт, актеры находились в отпусках, и театр был абсолютно пуст.

Мне, впервые попавшему в здание легендарного театра через служебный вход, казалось, что я очутился в каком-то сказочном царстве.

Первое, что встретило меня на входе, была огромная фотография Рамаза Чхиквадзе из спектакля «Кавказский меловой круг».

Я, к сожалению, не видел этого спектакля, хотя конечно же слышал о том, что это — одна из самых великих постановок произведения Брехта.

Но я хорошо знал самого Рамаза и потому, взглянув в глаза его герою на театральном фото, словно получил от него привет.

Стоял июль 2011 года. Чхиквадзе оставалось жить меньше трех месяцев.

Мне рассказывали, как в его последнюю зиму Рамаза Чхиквадзе видели в церкви.

Вместе со всеми он стоял в очереди в лавку, чтобы купить свечи. К нему обратились: «Батоно Рамаз, как вы можете стоять в очереди? Пожалуйста, идите вперед».

Но он категорически отказался и дождался, когда придет его черед. А затем, опираясь на палку, прошел в храм, поставил свечи и долго стоял у иконы.

Он был очень серьезно болен. Жена Наташа сделала все, чтобы продлить его дни, — увезла за границу, где Рамаза лечили лучшие доктора. Когда и те оказались бессильны, то прямо сообщили пациенту об этом. Рамаз тут же позвонил друзьям и, как бы сводя все в шутку, как умел только он, сказал: «Ну что, я ухожу.»

Конечно, у семьи и близких все равно оставалась надежда. Но тут не выдержало сердце Наташи. И она ушла первой.

Их отношения — одна из самых красивых историй любви. Которая теперь уже стала Историей.

Со смертью женщины, без которой он не мог провести и минуты, фактически закончилась и жизнь самого Рамаза. Ибо не стало опоры, не стало друга. А вместе с этим не стало и смысла.

Он вернулся в свой обожаемый Тбилиси. Это, наверное, была их единственная поездка, когда они с Наташей летели в одном самолете, но порознь.

Я знал Наташу. Мы были знакомы года три, но я так и не узнал, какое же у нее отчество. И обращался к ней просто — Наташа. Как, собственно, она сама и требовала.

И так ее называли все.

Точно так же, как никто не знал ее возраста. Поговаривали, что она старше Рамаза, но на сколько — оставалось тайной. Которую никто и не пытался разгадать.

Потому что наша Наташа была человеком без возраста.

В какой-то степени я могу назвать Наташу Чхиквадзе своим учителем. Ибо преподанные ею уроки житейской мудрости неизменно оказывались очень полезными.

Как-то летом мы вместе отдыхали в Кобулети. Наташа тогда работала над своими мемуарами. Она что-то зачитывала, просила помочь с редактурой.

Помню, прочла отрывок, в котором один известный грузинский режиссер был представлен в весьма нелицеприятном свете.

— Может, стоит чуть смягчить? — предложил я.

— Я пишу правду, — ответила Наташа. — А правда мягкой не бывает.

Я спросил, придумала ли она для своей книги название.

— Придумала, — ответила Наташа. — Это будет сенсационное название, из-за которого книгу купят во всем мире.