Книга Стратегии гениальных мужчин - Валентин Бадрак

Когда малышу было четыре года, все заботы о нем взяла на себя сестра, поскольку мать с отцом тяжело добывали деньги посредством случайных заработков. Девочке приходилось брать Джека с собой в школу, где он во время уроков с необычайным и не свойственным его возрасту вниманием рассматривал книжки с картинками. Очевидно, тут и кроется ответ на один из главных вопросов в жизни Джека: скорее всего, именно смутное внутреннее желание походить на старших детей, помноженное на вынужденное одиночество, и предопределило пожизненную тягу к литературе. Мальчик не имел возможности общаться со старшими детьми во время уроков и потому, играя сам с собой, невольно развил одну из наиболее важных способностей личностей-творцов – воображение. Увиденное и услышанное в школе давало пищу фантазиям и стимулировало размышления, что неминуемо должно было привести в несказанно богатый мир собственных грез. И стимулировать влечение к обители великих знаний и колыбели успеха – книгам.

Все же Джек был несчастным ребенком. С раннего детства мальчику пришлось испытать на себе все тяготы бедности и безысходности жизни представителя люмпен-класса. Кроме того, призрачные, наполненные мистикой сборища во время спиритических сеансов, на которые неуравновешенная и запальчивая мать приводила малолетнего сына, беспокойная обстановка в безденежной и измотанной семье, душевная тревога матери, так или иначе передававшаяся мальчику, оставили на его психике неизгладимый отпечаток чрезмерной чувствительности. В блестящем по точности и отображению внутреннего мира Джека Лондона биографическом романе «Моряк в седле» Ирвинг Стоун пишет, что у Джека периодически случались приступы неврастении.

Времена относительного изобилия в семье часто сменялись жуткими голодными периодами, когда «лишь гордость мешала Джеку поднимать объедки с грязной земли», брошенные насытившимися школьниками. Все соприкосновения со сверстниками в раннем детстве сказывались на психике мальчика резко негативно – они порождали в глубине его души чувство собственной ущербности и неполноценности. «Мне было восемь лет, когда я впервые надел рубашку, купленную в магазине. В десять лет я торговал на улице газетами. Каждый цент я отдавал семье, а в школе мне всегда было стыдно за мою шапку, башмаки, одежду. С тех пор у меня не было детства. В три часа утра на ногах, чтобы разносить газеты. Покончив с ними, я шел не домой, а в школу. После школы – вечерние газеты. В субботу я развозил лед. По воскресеньям я ходил в кегельбан ставить кегли для пьяных немцев. Я отдавал каждый цент и ходил, как чучело», – писал Джек в одном из своих писем уже на самом пороге успеха. Интуитивно борясь с безнадежностью собственного положения, Лондон приобрел такое великолепное для бедняка качество, как сверхкомпенсация своего гиблого социального положения, выражавшаяся в безрассудной храбрости и готовности на любой риск, лишь бы доказать свое реальное превосходство на всем тем, что можно приобрести за деньги. Отсюда же проистекают и его неожиданные припадки ярости, имевшие место, несмотря на природную доброжелательность и чувствительность, а также резкое отвержение всякой дисциплины, независимо от причин возникновения необходимости подчиняться кому бы то ни было. Отсюда также берет начало и его скрытая мания величия, о наличии которой свидетельствовали многие люди, лично знавшие писателя. Рано став самостоятельным, он уже никогда не позволял никому распоряжаться своим временем, которое с раннего детства имело для него наибольшую цену и которое он искренне считал главным жизненным ресурсом.

Трудно сказать, кто именно привил ребенку любовь к книгам, но, без сомнения, это сыграло значительную роль в его дальнейшей жизни. Скорее всего, тяга к чтению сформировалась, как у большинства подавленных фрустрацией, разочарованных детей, впоследствии добившихся успеха, именно благодаря ненасытному поиску психологической защиты от беспощадного и грязного мира реальности. В книгах же Джек нашел иной, таинственный и сказочный мир, наполненный романтикой, благородством и силой; они побуждали сначала мечтать, а потом и действовать, они подсказывали, что есть достойный выход из, казалось бы, безвыходной ситуации. «Читать и писать я научился, когда мне шел пятый год. Читал я все подряд, главным образом потому, что книг было мало и я радовался всему, что попадало мне в руки», – вспоминал Джек Лондон. Первыми серьезными книгами, которые повлияли на формирование мировоззрения юного Лондона, оказались новеллы Вашингтона Ирвинга и приключения Германа Мелвилла.

Но конечно же, даже первый книжный букет Джека был гораздо более пестрым и более ароматным. На самом деле, его набор приобретенных из печатных страниц знаний был настолько огромен и включал так много авторов, не просто прочитанных, а трепетно и скрупулезно переработанных, что трудно представить, кто же оказал на творческую жизнь Лондона наибольшее влияние. Мальчика интересовало все. Кроме того, в силу отсутствия в окружении Джека кого-нибудь, способного сориентировать в безграничном мире печатных ваяний, несколько позже он неожиданно соприкоснулся и со специальной литературой – философией, психологией, историей, биологией, экономикой и другими науками, резко выделившими его из среды сверстников в предуниверситетский период. В конце концов среди первых учителей Джека, кроме Ирвинга и Мелвилла, неожиданно оказались такие маститые литераторы и ученые, как Киплинг, Золя, Смолетт, Коллинз, Шоу, Спенсер и Дарвин.

Самообразование едва ли не самого детства стало для Джека навязчивой идеей, которой он следовал практически в течение всей жизни. Он рано осознал, что его старт в этой жизни оказался слишком неравным, и яростно бросился вдогонку тому, чего не получил в раннем детстве от родителей и окружения. Тут сработал эффект лука: чем больше жизнь пыталась наклонить и изогнуть Джека, тем крепче и гибче он становился. Его движение вперед оказалось хоть и запоздалым, но чрезвычайно стремительным, ибо его подхлестывали голод, безденежье и мрачное безнадежное окружение, которое он еще в ранние годы перерос. А главное, он шел сознательно. Результаты его усилий оказались грандиозными, потому что он был словно зажат в тиски: с одной стороны на него давил груз мрачной реальности, от которого он жаждал во что бы то ни стало освободиться, а с другой – непробиваемая защитная ограда нового мира, на который он замахнулся. Потребность самовыражения оказалась внезапным следствием пиковой ситуации. Несмотря на свой юный возраст, он отчетливо осознавал, что промедление смерти подобно. «Место мое в обществе было на самом дне. Жизнь здесь не обещала ничего, кроме убожества и уродства тела и духа, ибо тело и дух здесь в равной степени были обречены на голод и муки», – написал он позже о начале своего пути.

Но самой тяжкой преградой на пути к мечте оказались бремя ответственности и преодоление стереотипов рабочего класса. Джек все же был человеком своей среды, и его подтачивало чувство долга перед семьей – так было принято, чтобы мальчишки из бедных семей рано впрягались в ярмо и бешено тянули изо всех сил никогда не ослабевающую лямку. Детский воинственный пыл и безудержную энергию Джека начала сосать неумолимая машина, называемая государственной системой. Сначала продажа газет, затем консервный завод, джутовая фабрика, прачечная, изнурительная работа в котельной. Работа по десять-шестнадцать часов в сутки… «С девяти лет, если не считать посещения школы (я оплачивал его тяжелым трудом), я вел трудовую жизнь. Нет смысла перечислять, чем я занимался, – все это была черная работа… Разумеется, я продолжал читать». Пытливый, изворотливый мозг Джека начал искать выход. Юноша чувствовал, что такая жизнь быстро превратит его в разбитый, использованный агрегат, брошенный на обочине жизни, – ведь он видел это много раз своими глазами – такое явление слишком обыденно в рабочей среде, чтобы ему можно было как-то противостоять. Но Джек не был бы романтиком, если бы еще в раннем детстве не стал фанатиком.