Книга Русская душа и нерусская власть - Татьяна Миронова

Поговорки наши предостерегают от неизбежного падения высоко взлетевшего гордеца: Не смотри высоко: глаза запорошишь. Не подымай носу: спотыкнешься. Выше носа плюнешь — себя заплюешь. С высока полета вскружится голова. Не смейся, горох, не лучше бобов: размокнешь и сам лопнешь. Высок каблучок подломится на бочок.

Поговорки издеваются над чванью и спесью: Гордым быть — глупым слыть. Спесь не ум. Не чванься квас, не лучше нас. Раздайся, грязь, навоз плывет! Посади свинью за стол, а она и ноги на стол. С жиру пес бесится. Вздулся как тесто на опаре. Так зазнался, что и черту не брат. Водяной пузырь не долго стоит. Гроша не стоит, а глядит рублем.

Пословицы прозывают горделивого свиньей, курицей, котом, дураком, козлом, навозом, то есть теми неприглядными, позорными кличками, которые, впечатываясь в сознание, вырабатывают стойкую неприязнь к спеси и хвастовству, буквально, станешь кичиться — быть тебе той самой свиньей, что ноги на стол, псом, что с жиру бесится, или навозом, что плывет, расталкивая грязь.

Но этот естественный для русского человека взгляд на жизнь породил в нашей национальной психологии очень опасные издержки. Скромность как русская природная черта стала повсеместно исподволь подменяться самоуничижением, добровольным умалением, какой-то мазохистской кротостью. И в быту, и в литературе у нас принялись пропагандировать не героя и не подвижника, нам навязывают не творческий русский тип, уверенный в правоте своего дела, а таких множество на Руси, иначе как бы мы построили Великую Империю, нет, повсюду типичным русским выставляется так называемый маленький человек — этакий русский повсеместный Акакий Акакиевич — слабый, жалкий, безвольный неумеха, а если и умеет что, то надо, чтобы им непременно руководили другие, — волевые, сильные, умные, более умелые. В русской среде где таких найдешь, надо призывать инородцев, «приидите править и володеть нами»! И мы, русские, запрограммированные русскими пословицами на скромность и смирение в среде своих же русских, ныне оказываемся оттесненными от хозяйства и культуры в собственной стране, нас оттесняют чужаки, ведь ныне чужеродческий элемент, не имеющий подобного нашему национального кода скромности, а напротив, наделенный психологией ревностного выживания в жесткой конкуренции с талантливой русской массой, стремится и оттеснить, и подавить русских скромняг, тем более что наши скромняги не рвутся выставлять свои заслуги и достоинства, послушно пятятся в тень, попускают притязания чужеродного гордеца, памятуя собственные пословицы — дескать, навоз это все, псы и свиньи, конец которых известен, а мы-де не таковы.

Присмотритесь к руководящему составу нашего правительства, гляньте, кто возглавляет ведущие медицинские центры, научно-исследовательские институты, крупные промышленные предприятия, творческие союзы. Процент русских людей там крайне низок по сравнению с процентным доминированием русских в России. Нас оттесняют в том числе и потому, что мы вбили себе в голову быть смиренными и скромными. Верно, смирение и скромность — это добродетели — среди своих. Но наша скромность среди чужих оборачивается сегодня национальной трагедией — устранением русского народа из элиты страны — творческой, властной, финансовой, промышленной, художественной. Мы скромные, куда нам до Церетели, мы смиренные, пусть гордится Абрамович, мы кроткие, пускай возносится Кобзон. Но народ, в элите которого преобладают чужаки, давно назван учеными Химерой. Нежизнеспособны химеры, рассыпаются в прах, так учит нас опыт истории.

Русские пословицы и поговорки и эту ситуацию предугадывали, ограничения на нашу скромность и смирение давно наложены предками. Вот послушайте, что говорят они нам из глубины веков: Сделайся овцой, а волки готовы! Суровый может сам на беду наскачет, а на смирного — люди нанесут! На Бога надейся, а сам не плошай! Не запрягши, меня не погоняй! Дай черту волю — живьем проглотит!

Показное смирение строго осуждалось как опасное для русского человека, а попытка чужака унизить его, напомнить о якобы природном русском самоуничижении, пресекалась злой иронией: Где нам, дуракам, чай пить! Куда нам с посконным рылом да в суконный ряд! Человек я маленький, шкурка на мне тоненькая!

Надо нам сейчас понимать, что исконные программы нашего поведения среди своих в условиях национальной катастрофы, когда русские ведут борьбу за выживание в чужеродной агрессивной среде, не работают во благо. Русское самоумаление сегодня — это беда, которая может привести к национальному самоубийству. Участь овцы в стае волков легко предсказать.

Глава III. Свои и чужие в русской картине мира

Познать свой народ, разобраться, какие мы на самом деле — дано нам через родной язык. Каждый народ прежде всего и дольше всего сберегает в своей языковой сокровищнице слова, выражения, наиболее для него потребные, ключевые, раскрывающие народное мировоззрение. С ними народ не расстается всю свою историческую жизнь. Лингвисты подсчитали, что из ста наиболее употребительных слов тех языков, которые имеют многовековую письменную историю, за тысячу лет утрачивается, замещается другими словами только пять процентов. Встреться мы с нашими пра-пра-прадедами, мы бы поняли их, а они — нас! Выходит, мировоззрение народа, а оно выражено в словах, очень устойчиво, жизненный опыт языка сто крат богаче опыта жизни каждого отдельного человека, говорящего на этом языке как на родном. Именно язык учит нас жизни, рисует нам русскую картину мира, подсказывает, как вести себя, как действовать по-русски. А имя наше — русское — хранит в себе древнее представление о нашем национальном идеале.

//- Почему мы называемся славянами и русскими? — //

Самоназвание народа обычно восходит к различным понятиям, с которыми народ связывает себя, выражая свой идеал совершенства. В своем имени народ может утверждать: мы — люди, а другие — нет. Так марийцы называют себя — мари, что значит «человек», цыгане именуют себя — рома, что тоже значит — «человек», чукчи называют свою народность — лыгьороветлян, то есть — «настоящие люди».

И в этом их нельзя укорять, такова древняя психология народа, выбравшего себе такое имя.

Народ может именовать себя и так: мы — свои, другие — чужие; так называются шведы — свей, швабы, в имени которых корень свои. Порой народ принимает имя великого предка, обозначая для себя идеалом пример его жизни. По имени легендарных праотцов прозываются иудеи и чехи.

Есть народы, в имени которых явственно слышится название древней родины, — таковы поляки и итальянцы.

Случается и трагичное, когда вместо родного племенного имени народ принимает на себя прозвище, каким он зовется у других народов, что свидетельствует о духовной исчерпанности национальных сил — редчайшем явлении в истории. Вот мы немцев называем немцами, прежде мы всех иностранцев называли немцами, поскольку они не понимали нашей речи и были для нас как бы немые, так вот мы зовем немцев немцами, французы их называют алеман, англичане их именуют джоман, но сами-то они как называли себя, так и продолжают называть — только дойч. Нас, русских, латыши и литовцы издревле называют кривас, фины столетиями именуют вене, но нам и в голову не приходило принять какое-либо из этих названий. Почему же сегодня мы покорно принимаем чуждое для русских имя россиянин? Это что, свидетельство нашей национальной исчерпанности?