Книга Галиндес - Мануэль Васкес Монтальбан

– Не нервничайте и слушайтесь меня. Отвечайте на вопросы, которые я буду задавать, а потом на вопросы моего начальства, когда оно придет. Доктор вас осмотрел и сказал, что все в порядке, поэтому никаких нервов и никакого сопротивления. Будет только хуже.

– Где я?

– Этого я сказать не могу.

– В Нью-Йорке?

– Я не могу этого сказать.

– Дайте еще воды.

Они равнодушно приподнимают тебя, и ты чувствуешь, что можешь обойтись без их помощи, и хочешь приподняться и взглянуть на их лица, но осторожность подсказывает, что лучше притвориться обессиленным, и они тебе верят.

– Вы ему вкатили лошадиную дозу.

– Просто его кололи несколько раз, потому что он сильно нервничал и все время просыпался.

– Да, слабак.

– Какой худой. Худой-то какой.

– Да на голову слабый.

– Только бы с ним не получилось, как с тем птенцом на прошлой неделе, который все говорил-говорил, а когда капитан наподдал ему как следует, волосы в рот попали, и хорошо еще, что язык запутался, а то так бы и подавился.

– Напился?

– Пьет понемногу.

– Да он уже ожил и хвостом виляет.

На потолке резко очерчивается фигура офицера. Два других силуэта размыты и тонут в полумраке; перед ним плотный, приземистый человек, с черными маленькими усиками, смуглый, с несколько раскосыми черными глазами – характерный креольский тип, и тебе кажется, что где-то его видел и больше того – уже слышал этот голос, но не можешь вспомнить, где и когда.

– Что вам от меня надо?

– Я подчиняюсь приказу.

– Но вы можете, по крайней мере, сказать, где я нахожусь.

– Я не имею права.

– Но ведь я в Нью-Йорке, да? Или в Майами? Мы в Майами? На другом конце Флориды? На каком-нибудь из прибрежных островков?

Он отрицательно мотает головой, не переставая внимательно разглядывать тебя, словно старается понять, что он может из тебя вытащить.

– Хесус Галиндес.

Он повторяет твое имя и вытаскивает из правого кармана военной формы какую-то бумажку, чтобы прочесть то, что для тебя очевидно – зовут Хесус Галиндес, родился в Мадриде, сорок один, преподает в Колумбийском университете, и после неожиданно резко спрашивает, словно зачитывая еще одно обвинение и недовольно сопя:

– С какого времени состоите в коммунистической партии?

– Я никогда не был коммунистом. Я член Националистической партии басков, я баскский националист, представитель Националистической партии басков в Нью-Йорке. Вы можете позвонить в Государственный департамент, и там это подтвердят.

– Всему свое время, но будет лучше, если вы будете говорить правду, потому что я терпеливый человек, но мое начальство – нет, и мне приказано выяснить, являетесь ли вы коммунистом.

– Я никогда не был коммунистом.

– Для чего, приехав в Мехико, вы встречались с Сепедой?

– Мы встретились случайно, мы познакомились в Санто-Доминго.

– С кем из членов Доминиканской коммунистической партии, живущих в стране, вы поддерживаете отношения, подготавливая вторжение?

– Ни с кем. Я не знаю, остался ли в стране хоть один член Коммунистической партии.

– Оставьте этот тон, Галиндес.

– Я знаю только тех, кто живет в Нью-Йорке, я десять лет назад уехал из Санто-Доминго.

– А Сильфа? Разве вы не знакомы с Сильфой? А с Хуаном Бошем?

– Они не коммунисты.

– Ну, если Бош не коммунист, то я педик.

Смешки его подчиненных прозвучали словно издалека, а перед тобой – только лицо офицера, и в глазах этого человека – ни любопытства, ни сдержанности, ни сострадания, только открытое превосходство хозяина положения.

– Это только начало, Галиндес. Нам осточертели неблагодарные вроде вас, которые, сидя за границей, не оставляют нас в покое, искажают деятельность Главного, генералиссимуса Трухильо, и оскорбляют доброе имя всех доминиканцев. Так что не упрямьтесь, никто вам не поможет, да тут и нет никого, кто хотел бы вам помочь.

Страх заставляет тебя прозреть, хотя ты давно уже закрыл глаза, тебе кажется, что ты паришь в воздухе, и в животе у тебя все кувыркается, и ты никак не можешь понять, кто же тебя крутит. Теперь ты внезапно понял, что далекий, мерный гул, который все время слышал, – это шум мотора летящего самолета, и тут мокрая влажная губка снова погрузила тебя в беспамятство. «Баски, загадочная, легендарная раса». Нью-Йорк, глубокая ночь, тишина, канун Рождества, город спит, и перо само летает по бумаге, ты исписываешь страницу за страницей – бедные страницы, никогда им не быть напечатанными, потому что в них слишком много правды. Только этот листок каким-то чудом уцелел. «Ты – баск, и у тебя в жизни нет ничего, кроме гордости за то, что ты принадлежишь к этому народу. Некоторые смеются, когда ты так говоришь, особенно если они испанцы, этот безгранично большой народ презирает все, что ему неведомо, и среди прочего – ощущение границ. У других есть деньги, удобства, счастье семейного очага и то, что они полагают благородными идеалами, потому что те предполагают власть. Власть подчинять себе других. Я восстаю против всего этого и не могу с этим мириться, хотя и возвращаюсь домой поздно вечером в пустую квартиру и нет никого, кто мог бы меня понять. Я – баск, и поэтому я борюсь. Ты один, ты и твои мысли, и никто тебя не поймет в этом Вавилоне. Но когда-нибудь ты заснешь рядом с тополем, на вершине холма, который выбрал сам, в пустынной долине, где родные места, неподалеку от своего городка, и там ты будешь вместе со своей землей и своим дождем. Они-то и поймут тебя в конце концов». Так ты написал, и теперь ты повторяешь эти слова, ты шепчешь их, как молитву, чтобы у тебя не дрожали все кости, а офицер не заметил, что ты обмочился, и темное пятно, как масло, растекается, и носки пропитываются твоей ничтожностью – жалкий червяк, брошенный на матрас и глядящий на потолок, который тоже тебя ненавидит. Господи, сделай так, чтобы они не заметили, что я обмочился, потому что если они это увидят, то утратят остатки уважения к тебе, бросятся на тебя и растерзают на куски. И тебе так важно знать, заметили они что-нибудь или нет, что ты приподнимаешь голову, чтобы посмотреть на свои брюки, но капитан перехватывает этот взгляд и восклицает:

– Черт подери!

– Что такое, мой капитан?

– Этот сукин сын обоссался.

– Точно, весь мокрый.

– Может, он еще и в дерьме?

И они сверлят тебя насмешливыми взглядами.

– Если нет, то успеет, у него все впереди.

Теперь их руки приподнимают тебя так, чтобы твое лицо оказалось на уровне лица капитана, от которого пахнет табаком, ромом и презрением.

– Ты, кажется, хотел знать, где находишься? – Ты молча киваешь. – Ну так вот – ты в Доминиканской Республике, Галиндес. – Ты закрываешь глаза. – Тебе обеспечено гостеприимство Главного, генералиссимуса Трухильо, которого ты порядком достал, Галиндес. – И со всей безысходностью ты представляешь себе карту, а он подытоживает: – Неподалеку от Сан-Сильвестре, в личной тюрьме генералиссимуса Трухильо.