Книга Осторожно, стекло! Сивый Мерин. Начало - Андрей Мягков

— Будет сделано, гражданин начальник.

— Спасибо. — Мерин схватил руку Константина, сильно тряхнул её и почти выбежал из кабинета. В висках кто-то резко заработал отбойными молотками, перед глазами поплыли тёмные полукружия, — так бывало всякий раз, когда Её Величество Интуиция настораживала: внимание, «зацепка»! При этом большой палец левой руки интуиция закладывала в карман жилета, правую же вскидывала по диагонали вверх и заявляла картаво: «Верной дорогой идёте, товарищ»! К Мерину Интуиция всегда обращалась только на «вы».

* * *

Родителей своих Мила Логинова, «Лола», как звали её домашние, помнила плохо. Отец умер от какой-то нервной болезни чуть ли не в самый день её рождения, когда девочке исполнилось три года. Большой, грузный, с огромными тёплыми ручищами, он любил подбрасывать визжащую от страха и удовольствия «куклу» высоко под потолок, громко при этом смеялся и ни разу не уронил. И ещё: сажал на плечи, держал за ноги и так часами ходил по улицам и даже на работу — он пел в хоре Московского театра оперетты — там на его плечах она часто засыпала. Вот, пожалуй, и всё, что осталось у неё в памяти об отце.

Мать, Анна Кондратьевна, в мирском обиходе Нюша-даюша, прима того же театра, пережила мужа ненадолго. В меру талантливая, в меру курносенькая, полногрудая хохотушка, она пользовалась неизменным и достаточно пристальным вниманием мужчин, и в частые гастрольные периоды, легко влюбляясь, охотно позволяла себе непродолжительные романы, не всегда заботясь о глубине и подлинности постигших её чувств. Вскоре после кончины мужа, в один из таких «периодов», в небольшом закрытом военном городке «Н» она познакомилась с весьма высокопоставленным — по местным меркам, разумеется, — не первой молодости офицером лётного подразделения по имени Вилор Хропцов, оказавшимся при ближайшем рассмотрении вдовцом со стажем, порядком уже уставшим от одиночества, отсутствия горячих домашних обедов и регулярной женской ласки. После трёхкратного просмотра спектакля «Весёлая вдова» с Анютой в заглавной роли этот Хропцов напрочь потерял голову и впал, если и не совсем в детство, то как минимум в пору пылкой юношеской влюбляемости. Он с неизменными ромашками в руках, коими заслуженно славилась местная флора, сутками напролёт простаивал у входа Дома приезжих, где квартировали артисты театра оперетты, встречал и сопровождал очаровавшую его примадонну на утренние репетиции, вечерние распевки и спектакли. А в промежутках между этими занятиями выказывал всяческие знаки внимания маленькой дочери певицы, Лоле, прилюдно осыпая её подарками, почти отцовской любовью и безрассудным баловством, чем приятно удивлял мамашу. Кончилось всё тем, что ко дню отбытия артистов восвояси он называл возлюбленную на «ты», жаркими поцелуями прощался с ней на привокзальной площади и через неделю, не перенеся разлуки, объявился в столице, в городе Москве, на Пушкинской улице, у подножья Московского театра оперетты.

В тот вечер в театре давали «Весёлую вдову». Просмотрев и прослушав спектакль с не меньшим, а в кульминационных местах и с несравнимо большим восхищением, нежели в предыдущие разы, Хропцов не стал откладывать нахлынувшие на него эмоции в долгий ящик и тут же, воспользовавшись закулисным полумраком, долго не проходящим поцелуем заверил любимую в серьёзности своих намерений.

Расписались они в скромном районном ЗАГСе, а вскоре Анюта со спектаклем «Весёлая вдова» уехала на гастроли в какой-то забытый богом городишко на самом крайнем севере страны. Там её и убили. Следствие не проводилось, со слов оперетточной администрации, всё списали на суицид. Правда, справедливости ради следует сказать, что по прибытии в Москву из театра неожиданно, без видимых на то причин, был уволен недавно принятый в труппу драматический тенор.

Вилор Хропцов горевал в течение всего времени, пока оформлял квартиру погибшей жены на своё имя. Процесс этот затянулся, поэтому горевал он достаточно долго. Затем по великому воинскому блату заключил любимую падчерицу в детский дом, устроился клерком в МОГА — Международный отдел гражданской авиации и приступил к очередной тоске по домашним обедам и регулярной женской ласке.

Что касается осиротевшей Лолы, то четырнадцать лет, проведённые в детском доме вплоть до окончания средней школы, без постоянного пригляда, без слюнявого обожания и обрыдлых — можно-нельзя, хорошо-плохо — все эти долгие, счастливые годы называть иначе, как «звёздными», язык её не поворачивался. Здесь происходило то, что всегда происходит впервые между молодыми людьми: и дружба «навеки», и любовь «до гроба», и возрастная истома, и отчаянное расставание с девичеством… Одноклассник Лёшка Гривин стал её первым мужчиной. Этот смазливый длинноволосый балбес обладал гипнотическим даром склонять понравившихся ему девочек к постельным испытаниям, и те, бабочками на огонёк, одна за другой впархивали в его пружинистые ловушки. Когда же дело дошло до Лолы, Гривин столкнулся с непривычным сопротивлением. Между ними произошёл не совсем характерный для детдомовских «лицеистов» разговор, хотя начался он очень даже привычно и достаточно бесхитростно. Лёшка-балбес сказал:

— У меня комната пустая. Пойдём ко мне, отдохнём.

А вот дальше…

Дальше он с удивлением услышал:

— Я не устала.

Этот ответ настолько поразил балбеса, что он не нашёл ничего лучшего, как просительно повторить:

— Пойдё-ё-ём. Хорошо отдохнём.

— Не пойду, — категорически отрезала Лола.

— Почему??

— Мне это не нравится.

— А ты пробовала?

— Нет, — стыдливо призналась девушка.

— Ну-так, пойдём, попробуешь?

— Нет, — она продолжала стоять на своём.

— Не понял, — равнодушно пожал плечами Гривин и уже собрался было отдавать швартовые, когда услышал вдогонку еле слышное: «Ты меня не любишь». Он вернулся, взял девушку за руку и сказал:

— Лола, я тебя люблю. Моя комната два часа свободна. Пойдём, отдохнём. — И повторил: — Я тебя люблю.

Девушка недоверчиво улыбнулась, и они пошли отдыхать.

В дальнейшем в угоду совместному отдыху им частенько приходилось использовать не только Лёшкину комнату, но и другие неприступные для любопытных глаз привалы, а когда речь зашла о Лолином «залёте», балбес выдвинул условие: или аборт, или он. Окончательного разрыва девушка допустить не решилась, согласилась на первое Лёшкино «или», но с тех пор любовь её к длинноволосому своему «первенцу» начала постепенно сходить на нет.

Школу Мила Логинова закончила без блеска, особой любви к какому-нибудь одному школьному предмету у неё за десять лет обучения не возникло, и, получив аттестат зрелости, она вдруг с ужасом ощутила себя в роли старухи из пушкинской сказки о рыбаке и рыбке — у разбитого корыта: ни крыши над головой, ни денег, ни даже никаких хоть сколько-то полезных знакомств. Неожиданно «золотой рыбкой» для неё всплыл всё тот же Лёшка Гривин, с которым она после прощального банкета выпускников прямов столовой детдома поделилась бесперспективностью своего дальнейшего существования.