Книга Синдром отсутствующего ёжика - Наталия Терентьева

– Алё! Александра Викторовна!

– Витальевна! – поправила я. – Слушаю вас.

– Мне здесь телефон оставили, велели звонить в случае чего, а никто не отвечает.

– Да, да, я слушаю вас, – сказала я погромче и отвернулась к окну. – Говорите!

– Это платный врач?

– Нет, это не платный врач.

– А… – сказала женщина и положила трубку.

Я еще раз взглянула на определившийся номер – да нет, я совсем не знаю такого номера. Ладно, дольше заниматься непонятным звонком было невозможно. Восемь пар глаз смотрели на меня сейчас – кто с ужасом, кто с раздражением, кто с надеждой – что я не буду делать укол и отрезать ноющие уши. Некоторые родители пугают детишек, когда они отказываются лечить нос, ухо, порезанный пальчик, говорят, что придет тетя доктор, то есть я, и чтонибудь им отрежет или сделает самый страшный в мире укол из огромного шприца. И дети иногда панически боятся меня, несмотря даже на мою симпатичную и мирную внешность. Но довольно быстро успокаиваются рядом со мной. Детишек в этом смысле почти нельзя обмануть.

Сейчас одна мамаша сидела передо мной, держа на руках ребенка, другая присела на кушетку – она прорвалась якобы к Нин Иванне, а ждала, естественно, меня, третья маялась в дверях с крупным подростком, которого со спины можно было бы принять за ее упитанного младшего брата… Еще на меня вопросительным взглядом смотрела окулист и время от времени ужасным взглядом пронзала Нин Иванна. Бывает, что она просто выносить меня не может. Я заметила, что особенно это случается в яркие солнечные дни и в первые дни после праздников.

Я попробовала твердо выдержать взгляд Нин Иванны, после чего она набрала воздуха и прокричала что есть мочи:

– А нука, вышли все из кабинета! Вы останьтесь, – кивнула она вздрогнувшему окулисту. – Подойди к врачуто, – показала она ребенку рукой на меня. – И фуфайку свою подними. Теперь глубоко дыши.

Мальчик лет десяти, которого привела окулист, старательно задышал еще до того, как я успела приложить к его груди стетоскоп.

Примерно через час после странного звонка в моей голове появилась одна мысль, прорвалась сквозь фамилии, имена маленьких пациентов, их анализы крови и диагнозы. Мысль очень простая: «А как же Олег может мне звонить? Он ведь не знает моего номера телефона!»

Да, не знает. Мы же вчера не обменивались телефонами. Сразу перешли к банкету… У него есть только мой домашний номер, если найдет, – мы ведь давно уже не созванивались. В крайнем случае, я его домашний номер знаю, могу сама накоротке позвонить, извиниться… Нет, кажется, в таких случаях женщины не должны извиняться. Пусть думает что хочет. Не хватало еще жалеть мужчину, который на семейную дачу с детскими игрушками привез подругу юности. И зачем было только все портить встречей на гормональном уровне? Посидели бы у огня, выпили вина, повспоминали бы… А так – даже непонятно теперь, как общаться.

Когда увели последнего малыша и прием закончился, я, наконец, внимательно посмотрела на номер телефона, с которого мне звонили сегодня пять раз. Так, а ведь это строгинский телефон. Я быстро просмотрела карточки болеющих пациентов. Ну да. Точно. Это же звонил ктото из квартиры Владика и его папы. Какаято женщина, судя по голосу – немолодая. Только почему она спрашивала платного врача?

Нин Иванна удобно расположилась пить чай – следующий прием в нашем кабинете начинался только в два. Мне не предложила, да я и не хотела вместе с ней, причмокивая, обсуждать телезвезд – кто бросил семью, кто с кем появился на страницах гламурных журналов. Одно время я пыталась убедить Нин Иванну, что вряд ли те, кто обнимаются перед фотографами глянцевых журналов, на самом деле дружат или встречаются по ночам. Мы с ней никогда этого не узнаем. А обсуждать то, что специально для таких дурочек, как мы, придумывают пиарщики… Но Нин Иванна только обижалась. Теперь я стараюсь после приема как можно быстрее заполнить истории болезней и уйти домой или на вызовы.

– Да чего они хотят! – завела Нин Иванна, с хрустом откусив невкусный на вид беловатый сухарь. Она откинулась на стуле и, кажется, рассчитывала со мной поговорить. Радио и телевизора у нас в кабинете нет, и просто так пить чай, не возмущаясь, никого не ругая и не обсмеивая, наверно, неинтересно. – Живут на Курчатовских могильниках и хотят, чтобы детки их были здоровыми! Тут же хоронили отходы только так! Яму вырывали и засыпали… Поэтому и голо так здесь…

Мне не хотелось пререкаться с Нин Иванной, но я все же возразила, увидев, как вытаращилась бедная мама, только что вернувшаяся за забытой игрушкой, инстинктивно прижав к себе малыша, будто могильники те замаячили гдето рядом:

– Нин Иванна, я не думаю, что это так. Здесь, в ТроицеЛыково, всегда были правительственные дачи. Откуда же здесь ядерные могильники?

– А! – махнула рукой НинИванна, яростно выдавливая клей из тюбика в чьюто карточку. Клеевыми карандашиками она не пользуется из принципа – слишком просто и чисто получается. – Вот, друзья твои революцию сделали, капитализм объявили, нате вам, пожалуйста, жилижили, не тужили, а тут вот!.. А клея мне нормального сделать не могут! Разве я раньше так клеила? По полчаса каждую карточку?

Я хотела сказать, что, возможно, раньше Нин Иванна поменьше ругалась и поэтому клеила быстрее. Но воздержалась от замечания, наоборот – кивнула, через силу улыбнулась и поскорее ушла.

Я спустилась вниз и в регистратуре набрала номер Владика. Он был все время занят. Одеваясь, я просматривала вызовы на этот день. Да нет, меня к нему не вызывали… Пойти самой? Почему нет? Я так иногда делаю – захожу к тем детишками, о которых особенно беспокоюсь, или на худой конец звоню, спрашиваю, как они. Да, пожалуй, зайду. Чтото внутри мешало мне с легкостью пойти к этому мальчику, наверно, чтото такое постороннее, вдруг проскользнувшее между мной и его бедным папашей. Либо я уже просто придумываю такие «проскальзывания» от своего дремучего одиночества. И скажи кто об этом папаше Владика, он, наверно, был бы потрясен: «Кто? Эта незаметная, практически сливающаяся с полом тетечка в драной шубейке? Она – мне – понравилась?…»

Похоже, моя стабильно заниженная самооценка вернулась на привычную отметку: «ноль – минус единица». Ненадолго хватило мне вчерашнего приключения. Да я, собственно, и не очень помню, что там было.

Выйдя на улицу, я поразилась, как иногда быстро, за один день весна может вытеснить зиму. Вот только что календарная весна ощущалась разве что в удлинившемся дне и появившихся по обочинам громадных кучах грязного снега. А сегодня вдруг вышло яркое солнце, мгновенно растопившее остатки льда на дороге, ослепившее, согревшее всех и вся. И воздух стал влажным, пронзительным, обещающим скорое тепло. Я глубокоглубоко вдохнула. Или это всё шутки того же будоражащего кровь гормона, в избытке выделившегося у меня сегодня ночью?

Я попробовала набрать Ийкин номер. Телефон у нее был включен, но она не отвечала – видела, что звоню я. Завтра в школу – значит, надо чтото решать, а она решить не может. Скрепя сердце, я, наконец, позвонила Хисейкину. Мог бы, кстати, сам позвонить и чтото сказать. Не он ли все эти годы призывал меня к мирному, дружескому решению всех возможных конфликтов? Хотя главный конфликт для меня состоял в том, что я именно его, мутного, скользкого, беспринципного Вадика Хисейкина, подыскала себе в жизни, чтобы родить единственную дочь. Почемуто мне кажется, что других детей у меня уже не будет. Как врач, я слишком хорошо понимаю все тяготы поздних родов.