Книга Между двух огней - Ольга Егорова

Запах свежей апельсиновой кожуры витал в воздухе, перемешиваясь с легким, едва различимым, запахом мужского одеколона.

Думать об этом сейчас не хотелось.

В это четвертое утро своего пребывания в больничной палате Инга в первый раз проснулась так рано. Розовый свет утреннего солнца проникал в палату косыми лучами, и каждый луч был наполнен красноватой, с медным отливом, пылью. Потянувшись в постели, она перевернулась на бок – и увидела на полу, рядом с кроватью, синий больничный халат в цветочек.

Теперь не думать об этом было уже невозможно.

Прикрывая грудь пододеяльником, как будто бы ей было перед кем стыдиться, она потянулась вниз, подняла халат, накинула его и быстро застегнула. Улыбнувшись, попыталась придумать название тому, о чем было невозможно не думать.

Случилось что-то непоправимо хорошее.

Да, именно так. Хорошее. И совершенно непоправимое.

Интересно, подумала Инга, я всегда была сумасшедшей или сошла с ума несколько часов назад, а до этого была нормальной? Не помешало бы поинтересоваться об этом у своего лечащего врача. У доктора Истомина, который вот-вот, кстати, должен уже появиться в палате с утренним обходом и бессмертными обещаниями насчет возвращения памяти. Если он почувствует цитрусовый запах, перемешанный с запахом мужского одеколона, у него могут возникнуть вопросы.

Хотя она вправе на них не отвечать. Потому что цитрусовый запах, перемешанный с запахом одеколона, никак не касается доктора Истомина. Это ее личный, ее собственный запах, первая частичка нового прошлого, первое живое воспоминание, которым она пока еще не хочет ни с кем делиться.

Инга зажмурилась и спрятала лицо, уткнувшись в подушку. Все-таки, ей было немного стыдно. Наверное, в своей прошлой забытой жизни она не была асоциальной личностью, и предрассудки были в той или иной степени ей свойственны. Наверное, она была знакома с нормами общественной морали, и не всегда чувствовала себя уютно, нарушая их.

Нормы общественной морали, повторила она мысленно, и тихо рассмеялась. Смех утонул в наволочке, насквозь пропитанной «аморальным» запахом. Было чертовски приятно лежать на подушке, вдыхать этот запах, и не торопясь, прокручивать в памяти эпизоды недавнего помешательства.

Где-то в глубине, на самом дне размякшей от неожиданной близости живого и настоящего счастья души, притаилась легкая тень тревоги. Даже не тень, а скорее, невнятное и расплывчатое, пунктирное очертание пережитого накануне страха. Отголосок опасного состояния ясности рядом с призраком, парящим над головой. Теперь, при свете утреннего солнца, тот страх казался глупым и беспочвенным. Нет такого человека, которому время от времени не снились бы кошмары. В ее состоянии ночной кошмар – явление вполне нормальное и закономерное, и рассматривать его следует только как следствие пережитого нервного потрясения, рядовой симптом нервного расстройства. К тому же, нельзя сбрасывать со счетов и лунный свет, который обладает способностью действовать угнетающе на психику людей, пребывающих и в более стабильном эмоциональном состоянии.

Искать объяснения случившемуся было бы глупо. Она и не пыталась этого делать, поняв наконец, что в ее ситуации единственным и правильным может быть только следование интуиции. Бесполезный разум можно отключить ненадолго, поскольку причинно-следственные связи и объективный анализ ему сейчас недоступны. Нужно положиться только на внутренние ощущения, на то самое шестое чувство, прислушиваться к нему и идти туда, куда оно покажет тебе дорогу.

Интуитивная память всегда сохраняется у человека. Механическая травма не касается подсознания, оно живет до тех пор, пока жив человек, и покорность ему – единственный выход из лабиринта. Любая попытка действовать, опираясь на логику, приведет в тупик.

Поэтому, решила Инга, она не будет опираться на логику. Она пошлет ее к черту вместе с недоступными причинно-следственными связями. Вместе с голосом рассудка. Помашет ручкой и расстанется без сожаления. Она больше не хочет тупиков в своей жизни. Идти вперед с завязанными глазами все же интереснее, чем топтаться на месте, упираясь лбом в неподвижную бетонную стену.

В конце концов, ничего другого ей не остается.

Потянувшись в кровати, она сочно зевнула. Возведенная на пьедестал интуиция капризным голосом потребовала от нее кофе. Горячего, сладкого, с молоком и непременно с воздушной пенкой, на поверхности которой будут лопаться, преломляя розовый утренний свет, коричнево-рыжие пузырьки.

Кофе с пенкой в больнице не подавали.

Что-то заставило ее протянуть руку к пакету. Пакет лежал на тумбочке, и в нем оставались нетронутыми еще три больших тонкокорых апельсина. Под апельсинами обнаружилось несколько глянцевых, скользких на ощупь, прямоугольников.

Кофе. Растворимый. С молоком и с сахаром.

Конечно же, нужно доверять интуиции.

Неожиданная находка развеселила Ингу. Получается, если чай – то крепкий и без сахара. Если кофе – то сладкий и с молоком. Это уж точно. И сколько бы там еще ни блуждала ее память по больничным коридорам, теперь она знает про себя это наверняка.

И у нее даже есть тому свидетель. Человек, который принес ей эти пакетики, знал, что проснувшись, Инга захочет горячего сладкого кофе. С коричнево-рыжими пузырьками. Он принес ей эти пакетики, потому что знал ее привычки. Привычки той самой Инги Петровой, с которой он, вероятно, знаком намного лучше, чем сама Инга Петрова, временно свободная от своих воспоминаний.

Обнаруженная страсть к растворимому кофе в пакетиках показалась ей не слишком аристократичной. Но от этого ее ценность отнюдь не уменьшалась. Пусть кто-то скажет, что это плебейская привычка. Что растворимый кофе – это напиток не богов, а проводников в поездах дальнего следования, дальнобойщиков и челночников, коротающих годы в бесконечном маршруте «за товаром». То, что она, Инга Петрова, не бог – совершенно понятно и вовсе не оскорбительно.

А вот то, что она не проводник из поезда дальнего следования, не челночник и не дальнобойщик – это еще не известно. Вполне возможно, что как раз проводник. Или челночник. Или даже дальнобойщик. Первая и единственная женщина-дальнобойщик в отечественной истории Инга Петрова.

За рулем КАМАЗа с длинным и тяжелым прицепом представить себя было все-таки сложно.

Надо было бы поинтересоваться у Горина насчет таких мелочей. И насчет всего остального надо было тоже… поинтересоваться. Жаль, времени не было…

Новая волна воспоминаний поднялась откуда-то из глубины и разлилась по всему телу раскаленной лавой.

Прижав на секунду ладони к пылающим щекам, она снова тихо засмеялась. Поднялась с постели и пригладила волосы. Расправила мятый халат, нашарила под кроватью тапочки и вышла в коридор. Пакетик с кофе нырнул в карман и слегка топорщился в нем в ожидании момента своего превращения в чудесный напиток. Нужно было спуститься вниз на один этаж и пройти через вестибюль в противоположное крыло корпуса. Оттуда уже доносились смешанные запахи утренней пшенной каши, которую Инга терпеть не могла, и тушеной капусты, которую готовили, видимо, уже на обед. Звон тарелок и чашек, бойкие голоса поварих и мяуканье местной кошки Дульсинеи, серой и костлявой, больше похожей на ветряную мельницу, чем на возлюбленную странствующего рыцаря. Инга видела эту кошку однажды, прогуливаясь бесцельно по больничным коридорам.