Книга Синее платье - Дорис Дерри

Спустя немного времени солнце опять вышло из-за туч и стало нещадно палить. Бабетте сделалось дурно, голова закружилась, ее замутило. Ей хотелось в тень, в холод, домой.

Фотографию Фрица у нее забрали и пустили по кругу. Каждый внимательно рассматривал ее. Без снимка вдове стало вдруг невыносимо одиноко, она ощутила себя покинутой и расплакалась. Цветок похлопала ее по плечу:

– Сегодня счастливая, – строго велела она, – сегодня нельзя грустная.

– Простите, – машинально произнесла Бабетта.

Священник-жрец обошел стол и окропил всех святой водой. Бабетта жадно подставила ему лицо под кропило. Он на мгновение замешкался, а потом брызнул ей особенно щедрую порцию влаги. Вокруг захихикали. Священник зазвонил в колокольчик, похожий на рождественский. Все вскочили. Бабетта поднялась с трудом, ноги онемели. Она выпрямилась медленно, как старушка. Вокруг нее закипела работа. В мгновение ока жертвенные дары сложили на кусок гофрированной стали, и процессия двинулась к морю. Вдова медленно ковыляла позади.

Они ведут меня в море. (Она видела саму себя как через объектив камеры.) Мокрый подол саронга будет хлестать мне по ногам. Они посадят меня в каяк, который при этом чуть не перевернется, потому что садиться в лодку в саронге очень неловко. Мужчины мне помогут, сядут на весла и отчалят от берега. Дети поплывут рядом с лодкой, размахивая руками, я помашу им в ответ, словно все это просто развлечение, так, веселые каникулы. Не доплывая до утеса, где должно состояться погребение, мне отдадут чашу с жертвенными дарами, три цветка, прах моего мужа и три маленькие косточки, оставшиеся от него. И ободряюще кивнут мне.

– Так ведь?

Они кивают.

– Что теперь?

Они показывают руками: положи чашу с прахом в воду. «Нет, нет! – Я трясу головой. Они смеются. – Не хочу!» Как с ней расстаться? Останется кровоточащая рана. Рана, которая раньше была скрыта. Страшно! Мне страшно! От этой раны я истеку кровью и погибну.

Один из мужчин в каяке мягко берет меня за руку и подводит к воде. Урна с прахом вываливается из моих пальцев, грустно плюхается в воду, пытается остаться на плаву, но переворачивается, и зола расплывается по поверхности. Крошечные серые пятнышки на зеленом, они быстро намокают и становятся невидимыми.

Куда же ты, не уходи!

Я наклоняюсь над бортом, вытягиваю шею. Вижу еще несколько последних комочков золы, последние твои частички. Я их еще вижу, еще различаю на воде. Но тут влюбленная парочка проносится мимо меня на скутере, вода взметается и бурлит вслед за их мотором, как тайфун. В воздухе повисает их звонкий смех. А тебя больше нет. Ты ушел.

* * *

Флориан ночует у Бабетты на диване. Одну ночь, вторую, третью. Потом появляется с чемоданом. На другое утро хозяйка с изумлением обнаруживает в ванной на полочке его бритву, лосьон после бритья, в стаканчике становится на одну зубную щетку больше. Все вдруг выглядит как раньше. Она снова живет с мужчиной!

– Он… что?! – Томас изумленно трясет головой.

– Ну да, кажется, он ко мне переехал.

– Да ведь ты же его совсем не знаешь!

– Между прочим, не больше и не меньше, чем тебя.

Бабетта встает, приносит Томасу кофе в постель и снова ложится, хотя знает прекрасно, что он лежа завтракать не любит. Идиотский жест, конечно, однако она ему таким способом подает сигнал: имей в виду, милый, если мы станем жить вместе, мне хочется по утрам кофе в постель. И вообще много еще чего. Это так – к сведению. Совместный быт, знаешь ли.

– Слишком уж ты меня боишься, – произносит она.

– И поэтому ты съезжаешься с полузнакомым модельером-гомиком. – Это Томас так язвит.

– Не хочу стать грымзой и стервой от жизни в одиночестве, – пожимает Бабетта плечами, – наоборот: хочу уметь прощать чужие слабости, не замечать их.

С Флорианом вообще сосуществовать гораздо легче, чем с Томасом. Флориан не капризничает, он аккуратен, готовит вкусно, поболтать любит – мужчина любит поболтать! По воскресеньям они валяются в кровати с какой-нибудь маской на лице – йогурт, авокадо и мед, например, – и пялятся в телик. Но обо всем этом Бабетта Томасу рассказывать не стала.

Недвижно сидят они рядом в кровати и глядят в окно. Солнце светит. Бабетта уже знает, о чем он сейчас заговорит. Так и есть!

– Я обнаружил новый лабиринт.

– А оно нам надо? – Она вздыхает. – Может, без всякого плана просто так поедем на озера?

– Пробки везде, – отвечает он.

– Ну, давай просто так… – Еще одна попытка.

Томас терпеть не может путешествовать без плана.

Бабетта умоляюще на него смотрит. Она, между прочим, похорошела, а он и не заметил. Лето. Наверное, в этом все дело. Лицо округлилось, кожа светится, волосы блестят. И одежда, одежда наконец стала разноцветной. И Бабетте очень идет, она в цветном такая жизнерадостная, полная надежд.

Разве раньше она не носила только черное? Видимо, траур по мужу. Томас ее, правда, никогда не спрашивал, почему только черное. Ах, да. Муж погиб на Бали, переходя улицу. Попал под машину. Больше Бабетта ничего не рассказывала, а он и не хотел знать. Нет нужды мучиться прошлым. Ему хватает историй из больницы. Он потому и стал анестезиологом. Его пациенты, к счастью, молчат. Зато медсестры болтают без меры. Слово за слово, одно к другому, и вот уже сочинили целую трагедию. Такое впечатление, что любая жизнь в итоге выливается в трагедию. А с чего все начинается? С того, что пара клеточек в организме начинает вести себя не по правилам. Поначалу этого никто не замечает. В том-то и вся беда, считает Томас: начало злокачественного образования никто не в состоянии ухватить, а потом его уже не остановить. И в какой-то момент все идет наперекосяк. Так что лучше, чтобы и не начиналось, а то потом не избавишься. Вот и в отношениях с людьми так бывает.

В работе ему, по крайней мере, иногда удается отодвинуть трагедию и дать человеку надежду на будущее. Его профессиональный девиз – «Дать возможность жить дальше», а уж какой будет эта дальнейшая жизнь, его не волнует. Однако всякий врач знает: редко бывает так, чтобы все снова стало как раньше, чтобы не на что было жаловаться, чтобы человек снова ощутил себя счастливым и свободным. Лишь маленькое пространство удается расчистить врачам – пространство между надеждой и страхом. На этой-то территории пациент вместе со своими близкими отчаянно сражается за жизнь.

Бабетте такое неведомо. Ее бедному Фрицу повезло – ему выпала быстрая и легкая смерть. Это счастье, считает Томас. Он желал бы такого исхода каждому пациенту, а вместе с ним и остальные врачи и медсестры. И молится всю жизнь: «Не дай мне, Господи, стать пациентом!»

Не ту он выбрал профессию, Томас давно уже это понял. Он не может пережить чужого горя. Оно его преследует, давит, шантажирует, вгоняет в депрессию, повергает в отчаяние. Он не может отделаться от мысли, что жизнь заканчивается больничной палатой и смертью. Трагедия неизбежна. И зародыш этой трагедии каждый, видимо, носит в себе. Так что не может Томас радоваться. Не умеет, не получается у него.