Книга L - Лия Киргетова

Конечно же, я знакомилась с девушками, но редко. Интернет, явивший мне однажды хорошего друга Светку, был крайне скуп на Настоящих. Первые полгода в Москве я провела в абсолютном одиночестве, чему способствовала маленькая история, надолго отбившая у меня желание завязывать Интернет-знакомства.

* * *

Сказка про Машеньку.

Если Маша рисует автопортрет, то это обязательно — маленькая одинокая девочка с огромными глазками и раненым сердцем. Эта девочка сидит под звездным небом на маленькой планете, маленькому принцу подобная, и ждет своего счастья, которое должно нагрянуть с минуты на минуту на оранжевом звездолете прямо на серебряную полянку ее одиночества. На деле Маше тридцать четыре года, она толстеет (потому что маленькие девочки должны себя все время баловать шоколадными конфетками) и неуклонно едет крышей на почве сексуальной неудовлетворенности. Она иногда бреется наголо, чтобы выглядеть трогательней и беззащитней, и совершенно отказывается видеть со стороны, что внешность бритого карлсончика в джинсовом комбинезоне ничем не подсказывает окружающим истинную сущность ее ранимой натуры. Мы не дружим с Машей. Мы с ней случайно переспали.

Но за пару недель общения она успела вылить на меня гигантский ушат своей исключительности, так что я, вымокшая в этой, малость протухшей, водице слез, слюней и соплей, решила насухо обтереться вот этим вот бумажным листом с текстом, посвященным не столько Маше, сколько таким, как она. Ибо имя им — легион.

Я не знаю, что такое буч, дайк или фэм, но я знаю, что такое люди, причисляющие себя к той или иной категории, а Машеньки есть везде. Чего хотят Машеньки?

Маша хочет трахаться, и чтоб о ней заботились. Она ищет ту, которая будет о ней заботиться день и ночь и трахать ее день и ночь, день и ночь… Маше мало. Маша хочет больше. Она имеет романтическую профессию дизайнера и считает себя художником. Она имеет среднюю для тридцатичетырехлетней жительницы столицы зарплату в шестьдесят тысяч рублей. Маша имеет симпатичное лицо, маленькую красивую грудь, толстые попу и ноги, и абстрактный образ своего идеального Я. Из всего коллектива моих знакомых женщин, лесбиянок и гетеросексуалок вместе взятых — восемьдесят процентов — Машеньки. Они называют, или молча считают себя «маленькими и сильными», но откуда они взяли это слово — «сильные»? Они просто маленькие. Всерьез и надолго.

Образ таков: «я — нежный цветочек в грязном и жестоком мегаполисе. Я вынуждена бороться за свое место под солнцем в мире хамов и идиотов. Машенек окружает грязное быдло, о столкновении с которым они постоянно и неутомимо вещают миру. Я — не такая, — говорит Машенька. Моя душа — чистый родник, и даже если я трахаюсь с кем попало, и вру своим постоянным партнерам, родник от этого магическим образом не замутняется. Защитите меня от невзгод! Бегом! Ведь именно для этого мне и нужен любящий человек. Я читала Кафку и Виана, не дочитала миллион лет назад „Войну и мир“, я знаю наизусть одно стихотворение Бодлера про „лошадь дохлую под ярким белым светом среди рыжеющей травы“ и пишу картины, отражающие мой сложный внутренний мир. Обо мне нужно заботиться, ведь я — подарок, чудесный, волшебный дар. Я сокрушу тебя страстью и окружу своими мечтами. Я — Машенька! Хочешь, я буду твоей?»

Приходя на второе свидание, она жалуется на изнуряющую мигрээнь, она щебечет об особенностях живописи Ренуара или о западных рекламных роликах, наслаждаясь звуками собственного голоса и вставляя через предложение «Волшебно!», «Изумительно!» или «Бля!» (что — реже) с одинаковой интонацией. Она хочет в постель. Она обмуслякает тебя, как положено, с шеи и до кончиков пальцев ног (что — реже). Она душераздирающе кричит во время оргазма, и крики ее похожи на детские всхлипы с подвываниями. Все, что она транслирует тем, с кем решила переспать или жить долго и счастливо — это трогательность. Маши хотят выглядеть трогательными в своей беззащитности или неприспособленности. Одновременно они хотят выглядеть успешными и порою жесткими, что, по замыслу, должно только подчеркивать всю сложность их бытия.

Машам всегда девятнадцать, или, на крайний случай, двадцать пять. Наша Маша выросла, и поэтому стала для меня ярким и бескомпромиссным примером того, как жить нельзя.

— Люди живут в парах, чтобы заботиться друг о друге, — убеждает меня Маша.

— А что для тебя эта самая забота? — интересуюсь я, понимая, что в теории у маш все прекрасно и симметрично: я — о ней, она — обо мне. Я ей кофе в постель, она мне — массаж ступней. Я ей про Фому, она мне про Ерёму.

На практике это выглядит так: явление Машеньки партнеру — это уже само по себе — бездарная постановка недоучившегося режиссера кукольного театра. Бровки сдвинуты, лобик наморщен, в глазках — усталость, печаль и «защити меня от этого жестокого мира» в одном флаконе. По замыслу постановщицы, благодарный зритель срывается с того места, на котором его застало Явление, бежит, спотыкаясь, лобызать и защищать от жестокого мира, и минуты через три уже раздетая, голенькая Машенька почувствует себя спокойной и любимой в страстных объятиях верной подруги. Мне ехидно. Я не спешу реагировать на Явление, и мне радостно смотреть, как личико вытягивается глуповатой клоунской гримаской, потом на нем появляется маска обиженной на весь мир маленькой принцессы, еще через пятнадцать минут моего позитивного молчания (это, когда ты не даешь себе труда никоим образом реагировать на причудливую серию вздохов, калейдоскоп выражений лица, демонстративных хлопаний дверями ванной, кухни, спальни по очереди) ситуация заходит в тупик. Явление упорно. Оно своего добьется.

— Скажи, я тебе совсем безразлична? — вид переодетой в клетчатую пижамку с зайчиками и сердечками (Трогательно! Трогательно!) Машеньки выражает готовность к затяжной истерике.

— Нет, дорогая. Почему ты так решила? — Да, я — сволочь, циничная эгоистка, но мне, попросту, скучно, мы с этой девочкой знакомы две недели, я просто курю на ее кухне, потому что она очень просила меня остаться на выходные в ее уютненькой съемной квартире, состоящей из зайчиков, разбросанных лифчиков и карандашных зарисовок сложного внутреннего мира. «Мне так страшно ночевать одной. Останься, пожалуйста. Я — хи-хи — не буду к тебе приставать».

— Ты можешь хотя бы из уважения ко мне оторваться от ноутбука?

— Разумеется, моя радость. Тебе очень идет эта пижамка. Я просто жду, когда ты устанешь что-то изображать и сможешь спокойно общаться. — Боже мой, а ведь, наверное, остальные искренне втягивались в этот бред, — думаю я. — И ведь успокаивали ее. И…

Я выключаю компьютер, потому что мне пора уходить. Я чувствую отвращение и к Машеньке, и к себе самой, ведь меня в этот дурной спектакль насильственно не вводили, моя реплика: «Кушать подано» была произнесена в первой сцене, а суфлер больше ничего не подсказывает, значит я, по глупости своей природной, путаю остальную труппу своим невразумительным и бессмысленным присутствием.

— Я хочу с тобой серьезно поговорить, — эта фраза висит у Машенек на кончике языка, но выплевывается только после того, как все невербальные способы манипуляции себя исчерпывают. Я поднимаю глаза и упираюсь тяжелым взглядом в Машенькино ухо. Провожу мысленно прямую линию через глаза к другому уху, черчу треугольник к подбородку и обратно вверх. Больше всего я ненавижу себя в этот момент.