Книга Пурпурное сердце - Кэтрин Хайд

— Эндрю, я настаиваю на том, чтобы ты отдал мне пленку.

— Только после того, как скажешь мне, где ты была.

Он наблюдает за тем, как она просчитывает, выбирает варианты. Она могла бы обмануть его, одурачить, но не станет этого делать. Она знает, что его не проведешь.

Он допускает, что и она могла бы найти, к чему придраться, ведь он за всю неделю не постирал ни одной рубашки и ни разу не приготовил себе нормального обеда. Но нет, сейчас не время для этого.

Что ж, давай, выкручивайся, думает он. Включай воображение. Говори.

— Я ездила к Майклу Стибу.

— Майкл Стиб, Майкл Стиб. Почему это имя кажется таким знакомым?

— Это тот самый молодой человек, который хотел навести справки об Уолтере.

— Ах, да. — Он чувствует, как теряет самообладание. А так хотелось сохранить невозмутимость. Теперь, кажется, ситуация выходит из-под контроля. — Ну и в чем оказался его интерес?

— Ты вряд ли поймешь.

— За те два дня, или сколько ты там пробыла у него, он случайно не упомянул, почему оказался в нашем доме и назвал тебя своей девушкой?

Она протягивает руку — твердо, без малейшей дрожи. Уговор есть уговор, говорит ее жест. Он кладет пленку на ее ладонь. Она отворачивается, направляется в спальню и резко хлопает за собой дверью.

Все в нем рвется за ней, в секундном порыве у него возникает желание наброситься с кулаками на дверь, вышибить ее, если она заперта. Хочется разобраться, хоть как-то снять внутреннее напряжение, выпустить пар и внести во все ясность. Заставить ее ответить на все волнующие его вопросы. Этот Стиб, он что, помешался, что ему нужно? Во имя Господа, почему ты доверяешь ему? Это предательский поступок. А если нет, тогда почему все произошло за моей спиной?

И почему, скажи мне, пожалуйста, почему ты не поговоришь со мной?

Вместо этого он наливает себе стакан виски. Закуривает.

Он не станет вести себя так по отношению к своей жене.

Он никогда в жизни не кричал на нее, не ломал дверь в ее комнату. Никогда не подвергал сомнению ее верность. Не стоит делать этого и сейчас.

Он тихонько роется в ее открытой сумке, пока не находит первое письмо Майкла Стиба, которое складывает пополам и кладет в карман своей рубашки.

Если возникают вопросы, почему бы не обратиться за ответом напрямую к мужчине?

* * *

Она сама вышла в гостиную. К этому времени он уже прикончил полбутылки.

— Когда он впервые возник на пороге нашего дома, — говорит она, — он был совершенно незнакомым мне человеком. Я даже не знала, что это именно он писал те письма. А он знал мое имя.

Эндрю молча таращит на нее глаза, заинтригованный целью этого, на первый взгляд бессмысленного объяснения. Но что-то в ее голосе и манере вынуждает его обращаться с ней нежно, как с древней китайской вазой.

— Но, милая, ты же написала ему письмо.

— Я подписалась под ним как миссис Эндрю Уиттейкер.

— Даже если и так. Узнать имя моей жены не составляет большого труда.

— Послушай, Эндрю. — Она садится рядом с ним на диван. Когда он всматривается в ее лицо, тревожные предчувствия закрадываются в его сердце, и он понимает, что это страх перед тем, что ему предстоит услышать. — Я знаю, что мои слова покажутся тебе полным бредом. Но как бы ты ни отнесся к этому, он помнит то, что может помнить только Уолтер. Он рассказывал мне, как вы вдвоем брали машину его отца и ездили в Атлантик-сити. Рассказывал о пещерах на Гуадал-канале, которые вы брали штурмом. И знаешь что еще? Ты ведь солгал мне. Он сказал, что это была не просто дырка от пули и что лучше бы мне не знать, как это было.

Эндрю опускает глаза, разглядывает ботинки, словно проверяя, завязаны ли шнурки. Он чувствует себя нашкодившим учеником, которого ведут в кабинет директора школы. Потому что уличили в обмане, невзирая на то, что это была ложь во благо.

— Что ж, думаю, этого объяснения довольно, дорогая. Я уверен, что кто-то из наших недоброжелателей снабдил его информацией.

— Но зачем? С какой целью?

— Я не знаю. Но держу пари, я все выясню.

— Нет, Эндрю. Это не шутка. Я понимаю, тебе это очень тяжело. Но ты должен поверить мне. Во всяком случае, попытаться. Помнишь, как ты всегда учил меня смотреть человеку в глаза?

— Иногда у пройдох бывают очень правдивые глаза. Потому что они тоже знают этот трюк.

— Нет, Эндрю. Его глаза не просто искренние. Это его глаза.

— Его?

— Уолтера. У него глаза Уолтера.

Глубокая печаль так сдавила грудь Эндрю, что ему стало тяжело дышать. Он обнял жену и, крепко прижавшись, уткнулся лицом в ее нежную щеку.

— Я понимаю.

— Правда?

— Конечно. Ты, столько выстрадавшая, оказалась идеальной жертвой. Я не виню тебя. Нисколько. Виноват только он.

Она отстраняется от него и вновь уединяется в своей спальне. На этот раз он явственно слышит, как щелкает замок в двери.

Глава шестнадцатая

Уолтер

Бедный Эндрю. Он всегда хотел, чтобы окружающие думали, что у него все под контролем. Ему хотелось, чтобы все так считали.

Если вы спросите у него, каким было его детство, он ответит, что прекрасным. Но на самом деле оно было несчастливым. Я-то знаю, ведь оно прошло у меня на глазах.

Если вы спросите его об отце, он скажет, что уважал его. При этом забудет упомянуть о том, как отец каждый раз, проходя через гостиную, отвешивал ему подзатыльник, воспитывая таким образом в сыне почтительность к главе семейства.

Рассказывая о себе, мы зачастую умалчиваем о самом важном и значительном.

Но я не куплюсь на это. От меня ничего не утаить, потому что я был там, в его прошлом. Фактически я там и остался.

Я стою на пороге дома Эндрю. Стучу в дверь. Отец Эндрю не захотел провести в дом телефон. Говорит, что он не мешок с деньгами. Так что, когда Эндрю не является на встречу в назначенный срок, мне приходится идти за ним и стучать в дверь.

На пороге появляется отец Эндрю с бутылкой пива в руке. Выглядит он необычно, даже странно. Если в Эндрю и есть какие-то признаки внешней непривлекательности, так это от отца. Он большой, если говорить о росте. А так — очень худой и старый. Кажется, ему было лет пятьдесят, когда родился Эндрю. Или что-то около того. У него впалая грудь, а волосы седые и редкие.

У него, как всегда, недовольный вид, и он явно не рад мне. Я вообще не припомню, чтобы он когда-нибудь выглядел веселым. Его взгляд что-то говорит мне, но явно не «Входи, пожалуйста» или «Как хорошо, что ты нас навестил».

Он поворачивается ко мне спиной и уходит. Просто уходит, оставляя дверь широко распахнутой. И не проронив при этом ни слова.