Книга Частная жизнь Пиппы Ли - Ребекка Миллер

Мистер Браун поднялся, разгладил вельветовые брюки и шмыгнул носом.

— Тебе пора домой, — заявил он, растянув губы в доброй грустной улыбке.

— Извините, — пробормотала я.

— Не извиняйся, Пиппа! Никогда не извиняйся за свои чувства!

Я бросилась вон из класса и, не останавливаясь, бежала до самого дома.

На следующий вечер, положив на его тарелку три склизких куска индейки и картофельное пюре с дополнительной порцией подливы, я почувствовала: мистер Браун на меня смотрит. Подняла голову — и вот они, янтарные в золотых крапинках, источающие тепло глаза. Тут вошла миссис Браун и взглянула на меня как на пустое место. Обвисшие щеки, унылая полоска рта — разве такой женщины достоин Мистер Совершенство?! Неделей позже, шагая после смены домой, я услышала любимый голос:

— Пиппа!

Я обернулась: мистер Браун стоял в нескольких метрах от меня и тяжело дышал, словно ему пришлось бежать.

— Привет! — сказала я.

— Не хочешь прогуляться?

Мы отправились в окаймлявший лужайку лесок. Взошла луна, и между редкими деревцами поднимался туман. Я поскользнулась на гнилой ветке, и мистер Браун взял меня за руку, однако, стоило впереди замаячить пожарному депо, тут же отпустил.

Депо пустовало. Аптека, винный магазин, кафе-мороженое — все здания казались странными и незнакомыми. Мы прошли до конца Ривер-роуд, затем вдоль берега реки. Холодный лунный свет озарял тропинку, протоптанную пожарными и детьми, после уроков бегавшими сюда курить. Я сама пару раз здесь была. Буквально несколько шагов по тропке — и мы присели на большую скалу, покрытую, как я уже успела выяснить, непристойными граффити.

Минут пять мы сидели, прислушиваясь к журчанию речушки. Вот теплая мягкая рука мистера Брауна накрыла мою. Я посмотрела на него: ночной сумрак почти полностью скрывал любимое лицо, виднелись только глаза. Господи, сколько боли! Я прижала ладонь к его щеке. А потом без всякого предупреждения Мистер Совершенство меня поцеловал. Усы оказались такими мягкими, а прикосновения языка — неожиданными, даже диковинными. По моим губам словно скользил шустрый влажный зверек.

Нас застукали одиннадцать месяцев спустя в узкой чердачной каморке, где Эндрю Браун готовился к занятиям и натаскивал отстающих. Полуодетые (мистер Браун запрещал мне раздеваться полностью), насытившиеся ласками, мы в обнимку лежали на диване и наблюдали за паучком, ползущим по серебристой паутине на потолке, когда послышался стук, дверь открылась и тут же закрылась. Кто это был, мы не разглядели, но мистер Браун, хлопнув себя по лбу, сразу вспомнил про встречу с мадемуазель Мартель, на редкость непривлекательной учительницей, по обмену прибывшей из Тулузы. А мы ведь даже дверь не заперли! Спустившись по пожарной лестнице, я побежала через лужайку домой и стала ждать.

Оказалось, эта француженка, мадемуазель Мартель, не одобряет половую связь с несовершеннолетними. Она подняла шум, и моего любимого уволили. Меня наверняка тоже бы прогнали, хотя в школьной столовой я больше не появлялась, поэтому точно не знаю. Зато в Оукли вызвали родителей. У Сьюки случилась истерика, и в кои веки она разозлилась по-настоящему. Маму колотило, слезы лились рекой. «Как ты могла?» — вопрошала она. Прижавшись к стене, я смотрела на нее с фальшивым спокойствием, хотя на самом деле сердце едва не вырывалось из груди. Честер держал маму за руки, а папа засунул ей в рот пару таблеток успокоительного. Я хотела рассмеяться, но горло судорожно сжалось.

Я понимала, что расстроило маму. Проблема заключалась вовсе не в попранных моральных принципах, а в ревности, банальной ревности, от которой она сходила с ума. Хотя в принципе к тому времени Сьюки превратилась в обычную сумасбродку. Заторможенность и апатия моих братьев, их безжизненные взгляды и косноязычие объяснялись необходимостью защищаться от ее безумия и пренебрежительности.

Все четверо страдали хронической депрессией. А папа… скажем так, он нашел для себя оптимальный выход. Я целый год подслушивала его телефонные разговоры с миссис Герберт Оршлер. Словно по расписанию, они с ней встречались каждую пятницу в послеобеденное время. Любить бедняжку Сьюки стало некому. Потому что я решила уехать. План окончательно сформировался в ту самую минуту, когда Сьюки узнала новость. Ее личико сморщилось, как у ребенка, уронившего любимого мишку под колеса автобуса. Прощай, мишутка, прощай навсегда! После бурной сцены оставаться в доме я просто не могла: и без диплома по психологии было ясно, между мной и мамой что-то очень не так.

Хроническая злость на маму сослужила добрую службу. Я злилась не только за таблетки, но и за вечную суетливость, назойливость — короче, за все. Благодаря злости я фактически превратилась в одного из киношных парней, которые носят авиаторские очки, жуют жвачку и никогда не переживают. На Клинта Иствуда, вот на кого я стремилась походить — в женской, естественно, ипостаси. Упаковав в сумку кое-что из одежды и заработанные в Оукли деньги, я взяла мамину машину и поехала на автовокзал. Ключи пришлось оставить в замке зажигания. С мистером Брауном мы так и не попрощались: он просто исчез из Оукли. Один, без жены… Я его больше не видела, но много лет спустя узнала: он преподает в Канаде. Наверное, я разрушила ему жизнь. Или нет, возможно, просто освободила из оков несчастливого брака и жалкого существования. Возможно, он счастлив. Возможно, сейчас у него есть внуки.

Тетя Триш

За кассой автовокзала сидел Майлерт Уолгрин, годом раньше окончивший нашу школу. Моя неожиданная поездка в Нью-Йорк посреди рабочей недели, да еще в полном одиночестве, явно возбудила его любопытство. В школе я с Майлертом почти не разговаривала: мы вращались в разных кругах. Он был из тех, кто ходит по стеночке на полусогнутых ногах, мечтая, чтобы не заметили и не начали дразнить. Я таких ничтожеств не трогала, а в последнее время даже защищала от других хулиганов. Я выбирала жертв классом выше: любителей задирать нос, не имея на это серьезных оснований. Майлерт высокомерием не отличался. Хотя сейчас, после окончания школы, в нем появилась «взрослая» надменность, странно действовавшая мне на нервы.

— Ты что, убегаешь? — поинтересовался он.

— Не твое дело, Майлерт!

— Продавать билеты несовершеннолетним без согласия родителей или опекунов запрещено!

Вздохнув, я уставилась в потолок: нужно было собраться с мыслями.

— Так убегаешь? — не унимался Уолгрин. — Я никому не скажу!

— Конечно нет, убожище! Хочу только съездить в гости к тете Триш. А теперь дай мне билет!

— Сегодня же среда!

Я молча буравила Майлерта взглядом до тех пор, пока в нем не кончился запал. Взяв деньги, он сунул мне билет: на, мол, отстань!

Лоб покрылся испариной. Тетя Триш! Я ведь ехала именно к ней и проболталась не кому-нибудь, а Майлерту Уолгрину. Теперь родители за час меня найдут! Ну и что? В чем проблема? Я же не убегала, а уезжала в другой город. По закону я могла больше не ходить в школу. Так почему бы не начать новую жизнь? Да, самое время!