Книга Белый тигр - Аравинд Адига

Мистер Ашок оторопел. Аист растерянно улыбнулся.

— Полтора миллиона — это много, сэр. Мы были бы рады с вами договориться.

Великий Социалист отмахнулся:

— Вранье. Это вам по средствам. Такая кормушка — уголь забесплатно из государственных шахт. А кто вам ее предоставил? Я. Когда я вас нашел, вы были мелкие деревенские хозяйчики. Я вас привез сюда и облагодетельствовал. Как вы смеете мне перечить? Обратно в деревню захотелось? Я сказал, мать вашу, полтора миллиона, — значит, полтора...

Тут ему пришлось прерваться: он жевал паан, и красная слюна переполнила рот и запузырилась на губах. Великий Социалист повернулся ко мне и изобразил руками нечто круглое. Я стремглав бросился к «Хонде Сити» за плевательницей.

Возвращаюсь со стальной лоханкой. Великий как ни в чем не бывало поворачивается к Мангусту:

— Сынок, подержи-ка.

Тот не шевелится. Великий Социалист принимает у меня сосуд и протягивает Мангусту:

— Держи, сынок.

Мангуст послушно берет.

Великий Социалист сплевывает. Троекратно. У Мангуста трясутся руки, лицо чернеет от омерзения.

— Спасибо, сынок, — утирает губы Великий. Поворачивается ко мне и морщит лоб:

— О чем, бишь, это я?

Так-то, господин Цзябао. Вот вам Великий Социалист с хорошей стороны. Всех наших хозяев унизил — потому-то мы за него и голосуем.

В тот вечер я опять принялся подметать двор и снова подкрался поближе к Аисту с сыновьями. Они сидели на лавке, в руках стаканы с золотистой жидкостью, и разговаривали. Мукеш-сэр как раз закончил свою речь, старик покачал головой:

— Ничего не выйдет, Мукеш. Он нам нужен.

— Говорю тебе, отец. Довольно. Надо обратиться в Дели напрямую. Теперь мы знаем к кому.

— Я согласен с Мукешем, отец. Что за отношение такое — будто мы его рабы!

— Спокойно, Ашок. Ты еще ничего не понимаешь насчет Индии. Позволь нам обсудить это с Мукешем.

Я дважды подмел двор, потом подтянул сетку для бадминтона и все слушал, слушал... Но зоркие глаза непальца не дремали.

— Не топчись зря во дворе. Ступай к себе в комнату и сиди, пока хозяева не позовут. — Слушаюсь.

Рам Бахадур молча смотрел на меня.

— Слушаюсь, сэр.

(Слуги, сэр, обожают, когда другие слуги титулуют их «сэр».)

На следующее утро сушу я феном Куддли и Пуддли. Подходит ко мне Рам Бахадур:

— В Дели бывал?

Я качаю головой.

— Они через неделю уезжают в Дели. Мистер Ашок и Пинки-мадам. Месяца на три. Опускаюсь на корточки и сушу Куддли лапы.

Спрашиваю небрежно:

— Зачем?

Непалец пожимает плечами. Откуда, мол, слуге знать? Но кое-что ему известно.

— С собой берут только одного шофера. Платить будут три тысячи рупий в месяц — вот сколько у них в Дели будет получать шофер.

— Три тысячи рупий! — Фен падает у меня из рук.

— Серьезно?

— Серьезно.

— Пусть они возьмут меня, сэр? — В моем голосе мольба. — Подскажите им, пусть возьмут меня.

— Они берут Рама Парсада, — кривит губу непалец. — Разве что...

— Что?

Он трет большой палец об указательный. Если я заплачу ему пять тысяч рупий, он шепнет Аисту насчет меня.

— Пять тысяч! Откуда мне взять такие деньги? Я все отдаю семье!

— Отлично. В таком случае, поедет Рам Парсад. А ты, — он показывает на Куддли и Пуддли, — всю оставшуюся жизнь будешь мыть и расчесывать собачонок.

* * *

Просыпаюсь. В носу свербит.

Еще темно.

Где-то за стенами дома горланит петух. Значит, час ранний. Рам Парсад режет в потемках лук. Слышно, как постукивает нож: тук, тук, тук.

Что это он взялся за лук в такую рань?

Поворачиваюсь на бок и закрываю глаза. Но постукивание ножа настойчиво.

Этот человек что-то скрывает.

Просыпаюсь окончательно. Стараюсь привести мысли в порядок.

Рам Парсад последнее время какой-то странный.

Дыхание у него сделалось зловонное. Даже Пинки-мадам пожаловалась. Он внезапно перестал есть с остальными, будь то дома или на стороне. Даже по воскресеньям, когда подавали курицу, отказывался. Дескать, он уже поел, или не голоден, или...

Я следил за ним весь день. Ближе к вечеру, как я и предполагал, он куда-то засобирался.

Повар сказал мне, что каждый вечер в одно и то же время Рам Парсад отлучается со двора.

Вот и сейчас — шасть за ворота.

Срываюсь с места и иду за ним.

В этой части Дханбада мне бывать не доводилось. Рам Парсад попетлял по переулкам, оглянулся несколько раз, словно желая убедиться, что слежки нет, и припустил чуть не бегом.

Домчался до небольшого двухэтажного дома. Окна забраны решетками, у входа вытянулись в линейку черные водопроводные краны. Рам Парсад нагнулся к крану, умылся, прополоскал рот, сплюнул. Снял сандалии. Стена была усеяна квадратными углублениями, в них стояла обувь. Рам Парсад сунул свои сандалии в такую же выемку, вошел и закрыл за собой дверь.

Я хлопнул себя ладонью по лбу. Ох и дурак же я! Ведь сейчас Рамадан! Днем они не едят и не пьют!

Примчавшись домой, я сразу кинулся к непальцу. Он стоял у парадных ворот, ковырял в зубах веточкой мелии — бедняки используют их вместо зубочисток.

— Какое я кино сейчас видел, сэр, — говорю.

— Пошел на хрен.

— Замечательное кино, сэр. Драки. Танцы. Главный герой — мусульманин. Звать Мухаммед Мухаммед.

— Отстань от меня, сопляк. Иди помой машину, если нечем заняться.

— Знаете, что произошло с Мухаммед Мухаммедом в этом кино? Бедный честный мусульманский труженик, он выдал себя за индуса, чтобы устроиться на работу шофером. И назвал себя Рам Парсад.

Веточка упала на землю.

— А как он умудрился провернуть дельце, знаете? Договорился с охранником-непальцем, которому хозяева полностью доверяли. Платил ему, и все было шито-крыто.

Я взял непальца за воротник. В принципе, этого уже было достаточно. Один слуга дал понять другому: я победил. Но уж если торжествовать, так со вкусом, так ведь? И я отвесил ему пощечину.

Дело сделано. Я стал Слугой Номер Один в доме.

Лечу обратно к мечети, чтобы успеть к концу намаза. Успел. Рам Парсад — или Мухаммед, или как там его звали на самом деле — выходит из храма, вынимает сандалии из окошка, отряхивает, надевает и идет себе восвояси. И тут видит меня.