Книга Любимая противная собака - Ольга Арнольд

Все-таки странные люди: как можно себя самого обокрасть? Оказывается, можно, чтобы получить страховку. Страховка — это еще одно чисто человеческое понятие, которое нельзя ни пощупать, ни понюхать. Этого я до конца так и не уразумел, да и вообще мне было бы совершенно на это наплевать, если бы не Мурзавецкий. Вскоре после незадавшегося визита к Гале мы пошли в гости к Писательнице. Журналиста не было дома, Мурзавецкому не на кого было отвлекаться, и он сосредоточился целиком на нас. Мама и Писательница удобно устроились на диване и тихо беседовали, я улегся на коврике у Маминых ног, хотел было тоже вскочить на диван, но под пристальным взглядом кота не решился это сделать. Мурз на этот раз сидел не на писательском столе, а удобно развалился в кресле и смотрел на меня в упор, не мигая, так что я чувствовал себя не слишком уютно. Мама машинально чесала меня за ушком и рассказывала писательнице последние новости. Оказывается, у Художницы и Галы был договор: Гала устраивает выставку, а потом везет картины куда-то за границу, во «Франкфурт». (Интересно, где этот Франкфурт? Неужели дальше Воронежа? Мы туда ездили с хозяевами на машине, и меня жутко тошнило.) Она уже даже оформила все бумаги «на вывоз». Просто удивляюсь, почему люди так любят всякие бумажки? Даже у меня, так как я тоже принадлежу к их миру, есть документ, с моей большой фотографией. Когда мы с Мамой в последний раз ездили на телевидение, она дала охраннику сразу два паспорта, свой и мой, и сказала при этом: «Нет бумажки — нет собаки!» Интересно, а кем же я был, пока жил на улице? Наверное, бомжом — оказывается, только у бомжей нету документов.

По контракту, картины должны быть застрахованы, чтобы, если с ними что-то случится, Художница получила за них деньги. Но Гала пожадничала и не стала оформлять страховку, и денег за две украденные картины Художнице она платить не собирается, хоть и нарушила договор. По этому поводу Художница и ее муж страшно расстроились и забрали у Галы все оставшиеся картины. Художница потеряла всякую надежду вернуть украденное.

Тут Мурзавецкий перевернулся в своем кресле и выразительно мяукнул, привлекая к себе внимание. Писательница тут же вскочила и подбежала к нему, спрашивая, что ему нужно, но кот только отмахнулся от нее лапой. Оказывается, он хотел поговорить со мной — снизошел, — и я стал его внимательно слушать, но подойти к нему поближе мне почему-то не захотелось.

— Ты, блохастая помесь кролика с болонкой, все еще корчишь из себя сыщика? — вопрошал он. — Вот на твоих глазах совершилось преступление, и что ты делаешь? Да ничего! А все потому, что ты необразованный полкашка. Ты даже не знаешь, что такое страховка. — И тут он мне это объяснил, и я, как ни странно, почти все понял. Может, потому, что он мне все это показал образами, а не словами.

— Вот сейчас у тебя шанс найти украденное и вывести на чистую воду воров, — продолжал Мурзавецкий, — а ты только и знаешь, что ходить по чужим коврам и приставать к чужим хозяйкам со всякими нежностями! Я бы на твоем месте этим шансом воспользовался!

Меня это его выступление заинтересовало, хоть и обидно выслушивать о себе всякие пакости. Впрочем, на дураков не обижаются. Но кот был, увы, совсем не дурак, а потому я, преодолев оскорбленное самолюбие, спросил его:

— А как бы вы, уважаемый, поступили бы на моем месте?

— На твоем месте я бы положился на свою интуицию! Но разве она у тебя есть?

— Есть, есть, — обрадовался я.

— И так что она тебе говорит?

— Что и сама Гала, и ее семейство подозрительно пахнут и подозрительно себя ведут.

— Да это ты разговоров своей хозяйки наслушался!

— И вовсе нет! Может, это она полагается на мою интуицию!

Как ни странно, Мурзавецкий тут со мной согласился, потому что об интуитивной чувствительности людей он был еще более низкого мнения, чем о «сверхчувственном восприятии» собак. Надо же, мне удалось повторить за ним эти умные слова! Это кошки, сказал Мурзавецкий, живут в нескольких параллельных мирах и могут мысленно разговаривать с кем угодно, даже с ушедшими из «земной юдоли». Поэтому кошки прозревают много такого, о чем ни люди, ни собаки даже не догадываются. И даже могут предугадывать будущее.

— Ну, например? — не выдержал я.

— Двумя украденными картинами дело не ограничится, — заявил норвег и, спрыгнув с кресла, забрался на диван. Он свернулся клубочком — вернее, гигантским шаром — между нашими хозяйками, давая таким образом понять, что разговор окончен. Я подумал-подумал и решил послушать, о чем говорят женщины. Ведь если Мурз прав, то я еще смогу проявить себя как сыщик!

А хозяйки говорили как раз о краже.

— Никак не могу понять, — говорила Мама, — зачем надо было красть эти две картины? И почему только две, хотя вор мог вынести за один прием гораздо больше? Я, конечно, очень уважаю Марианну (так зовут Художницу по-человечьи), но все-таки она не Рембрандт или Леонардо, чей один-единственный набросок стоит миллионы, — тут она протянула руку и взяла с журнального столика книгу. — Ага, это «Преступления в океане искусства»! Эту же книжку, читаную-перечитаную и с оборванной обложкой, я заметила в кухне у нашей галеристки — она лежала на подоконнике!

— Интересно, зачем она ей? — размышляла Писательница. — То ли она намерена сыграть роль частного детектива и искать пропавшие картины, то ли сама планировала преступление и использовала книгу как руководство… Возможно и то, и другое. Она же не совсем дура, понимает, что все стрелки указывают если не на нее, то на ее родных, и наверняка захочет каким-нибудь способом обелить свою репутацию…

Тут моя Мама хмыкнула:

— О чем вы говорите? Какая репутация! Она уже проявила себя во всей красе. Недаром Марианна говорит, что честных галеристов не бывает. Может, это она так со злости выражается, но очень похоже на правду.

И тут они стали говорить о том, какие преступления можно совершать с картинами. Я навострил уши. Не могу сказать, что это было очень интересно, по большей части это было совсем не о собаках и даже не о кошках. Но меня задело за живое, что Мурзавецкий обо мне такого низкого мнения, и захотелось доказать ему, что собаки на эволюционной лестнице стоят выше кошек, как говорит Птичка. И вообще мы умнее, и я в частности. И к тому же я действительно хотел найти украденное и тех, кто украл! Я, конечно, в герои не рвусь, но неплохо бы выглядеть выдающейся личностью в глазах соседей. Ну и Мамы с Папой, разумеется. К тому же Художница мне очень нравится, и если я найду для нее картины, она мне скажет много ласковых слов и наверняка угостит курочкой с вилки.

И чего только я не наслушался! Оказывается, картины крадут, чтобы их продать и получить большие деньги. Только самые дорогие картины самых известных художников продать почти невозможно, потому что поднимается большой шум и воров ищут повсюду. Лет сто назад какой-то горе-грабитель украл самую знаменитую в мире картину, «Джоконду» художника Леонардо, который жил вообще невообразимое количество лет назад. Это было в Париже, а вор был гастарбайтером из Италии. Потом он сдуру захотел ее продать, и его тут же повязали, а «Джоконду» вернули на место. Чересчур известные краденые картины покупают некоторые коллекционеры-любители, это незаконно, и они сами становятся преступниками. Такие кражи обычно совершают по заказу либо по глупости. Гораздо выгоднее красть менее известные картины плодовитых гениев, таких, как Пикассо, который сам не помнил, сколько всего он написал, и продавать их на черном рынке. Краденые вещи обычно продают по заниженной цене, и поэтому картины таких художников, как Марианна, красть не имеет смысла, например, воровать кошельки легче и прибыльнее.