Книга Реальный чувак - Андрей Шляхов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты занялся разведением овец? — не поверил своим ушам Чувак. — Да неужели?
Дядюшка Дэйв и овцеводство сочетались в его представлении так же, как, например, Опра Уинфри и гомосексуализм.
— Да нет же, я имею в виду людей…
— Ты открыл парикмахерскую? — вытаращил глаза Чувак.
— Да что ты заладил одно и то же: овец, парикмахерскую! — вспылил Дэйв. — Как будто не понимаешь, о чем идет речь! Я хочу поручить тебе сбор пожертвований!
— Сколько?
Дэйв снова обернулся к Чуваку.
— Послушай-ка, дорогой племянник, а тебя, часом, не контузило взрывной волной, когда Парадайз взлетел на воздух? Ты всю дорогу тупишь. Откуда мне знать — сколько? Сколько дадут, столько и будешь собирать. Понял? Знаешь, тебя и раньше никто не называл гением, но…
— Сколько я буду получать? — придав голосу максимальную твердость, спросил Чувак, сильно задетый последними словами дядюшки.
— А, вот ты о чем. Ну, ты же знаешь, что я тебя не обижу…
— Сколько я буду получать?
— Разберемся по ходу дела…
— Сколько я буду получать?
— Десятую часть от сборов. Ты доволен?
— Нет, я бы согласился на треть.
— Ты с ума сошел! Забирать себе треть собранных пожертвований…
— Тогда я не согласен.
— Хорошо, хорошо! Поскольку ты — мой племянник, я буду оставлять тебе седьмую часть…
— Нет, поскольку ты — мой любимый дядюшка, я буду оставлять себе четвертую часть. Так уж и быть, уступлю тебе немного!
— Нет!
— Нет так нет!
Чуваку нужна была работа. За неимением лучшего он был готов собирать пожертвования для Церкви Апокалипсиса, но сразу соглашаться на условия дядюшки было бы опрометчиво. Таскаться целыми днями по городу бесплатно Чувак не собирался, а богатых пожертвований на улице не соберешь. Щедрые жертвователи обычно приносят свою лепту сами, чтобы отдать ее без посредников. Так надежнее.
— Ладно, — уступил Дэйв, — бери себе пятую часть, только не воруй из моей доли.
— Согласен, — ответил Чувак, чувствуя, что больше Дэйв не уступит.
Некоторое время ехали молча. Глядя в окно, Чувак поймал себя на мысли о том, что незаметно для себя начал неплохо ориентироваться в Катарсисе. Неудивительно, ведь в поисках работы он облазил этот чертов город вдоль и поперек.
Автомобиль остановился около трехэтажного кирпичного здания заводского типа, но с красной черепичной крышей. Для того чтобы Церковь Апокалипсиса отличалась от соседних домов, Дэйв пустил поверху фасада огромную неоновую надпись: «In Dave We Trust».[6]
— Зайдем внутрь, — пригласил Дэйв.
За высокими двустворчатыми дверями скрывался большой, погруженный в интимный полумрак зал с дубовой, респектабельного вида кафедрой на подиуме, перед которой выстроились ряды резных деревянных скамеек. На некоторых из них сидели люди, как мужчины, так и женщины, погруженные в свои мысли. Две скупо одетые девушки с распущенными волосами кружились на подиуме в торце зала в танце и едва слышно напевали какую-то мелодию.
— Новые цыпочки готовятся к посвящению, — указав на них глазами, восторженно почмокал губами Дэйв.
Чуваку довелось в Парадайзе случайно побывать на одном из таких посвящений, и он вспоминал о нем с ужасом и стыдом. По сравнению с этим мероприятием, оргии Калигулы, которые Чувак разок видел по телику, могли показаться детским праздником в богоугодном заведении.
— Впечатляет? — окидывая зал хозяйским взором, спросил Дэйв.
— Еще как, — согласился Чувак.
— Наверху расположены комнаты, точнее — кельи, для приватных бесед и уединенных молитв…
«Для секса и воскурений», — мысленно перевел его слова на язык реальности Чувак.
— А под нами находится подвал, но я его сдаю за разумную сумму.
— Ты живешь здесь?
— Нет, что ты, это же храм! — Удивление на лице Дэйва сменилось непониманием. — Здесь может жить только Он!
— Да-да, конечно…
— Я снял коттеджик в городе. Ничего особенного — два этажа, четырнадцать комнат. Страшная теснота… Но ничего, я не ропщу, я никогда не ропщу, ведь имя мое — Смирение!
Танцующие девицы только сейчас увидели Дэйва. Хлопая в ладоши от восторга, они подбежали к нему и начали преданно заглядывать в глаза.
— Бедные овечки истосковались по своему пастырю, — умилился Дэйв, расплываясь в улыбке и попеременно гладя их по розовым от волнения щечкам. — Успокойтесь, милые, я вернулся, и сейчас буду напутствовать вас, готовя к посвящению.
Чувак понял, что ему пора уходить.
— Когда мне приступать к работе? — спросил он.
— Завтра утром, часам к десяти, приходи сюда и получишь все необходимое. Я предупрежу Джен, и она займется тобой…
— А тебя утром здесь не будет?
— Нет, ведь процедура посвящения выжимает меня, словно лимон. Она отбирает у меня столько сил, столько сил… — Дэйв закатил глаза и покачал головой, — что я смогу появиться здесь не раньше полудня, а то и позже. Ах, сколь тяжела и терниста пастырская стезя! Но я не ропщу, я никогда не ропщу… Пойдемте же, возлюбленные дочери мои, времени у нас мало, давайте поспешим уединиться в келье для напутствия…
Чувак представил, каким будет напутствие, и выскочил на улицу, с трудом сдерживая издевательский смех, совершенно неуместный в Церкви Апокалипсиса.
Нетипичная блондинка
Оказалось, что работать на дядюшку Дэйва — сплошное счастье. Чувак понял это сразу же, как только увидел Джен Уолкотт — Несравненную Блондинку. Он был пленен, сражен, очарован, потрясен и убит наповал. И было с чего и чем. Среди церковных девушек Дэйва Джен Уолкотт была самой-самой, лучшей из лучших, короче говоря, она была образцовой супер-пупер-гипер цыпочкой!
«Боже, что здесь делает эта богиня?» — удивился Чувак.
По его мнению, таким девушкам следовало шагать по ступеням славы в Голливуде, а не подвизаться в помощницах у провинциального афериста. Ее большие и в то же время глубоко посаженные глаза показались Чуваку неимоверно загадочными. Полные губы, выразительно подчеркнутые ярко-красной губной помадой, манили к поцелуям. Искусно выщипанные брови, грациозными арками изогнувшиеся над зелеными глазами, придавали лицу девушки несколько ироничное выражение. А высокие скулы, слегка обозначенные румянами, свидетельствовали о решительности и способности настоять на своем. Обрезанные по самое никуда шорты являли миру потрясающей длины и исключительной стройности ноги, обутые в белые сапоги на высоченном каблуке.
