Книга Доктор Вишневская. Клинический случай - Андрей Шляхов

— Целый год! — Пардус закатила глаза. — Из-за какой-то сволочи! Ушла же сама! А с сестрой постовой она знаете по какому поводу поскандалила? Та, видите ли, не разрешила ей днем, когда обходы идут, телевизор в холле врубить на полную громкость! Вот баба-яга, так баба-яга, только ступы с метлой не хватает!

— Сколько эта «баба-яга» у вас пролежала, Ирина Игоревна?

— Двенадцать дней.

— Выписку она не забирала?

— Нет.

— История у кого? В архиве или уже у Надежды Даниловны?

— У Юлии Юрьевны, она ее забрала…

— Так несите ее скорее ко мне! — распорядилась Анна.

— Зачем? — удивилась Пардус.

— Давайте рассуждать логично. Расписки у вас нет, верно?

— Нет.

— Написать вы расписку не можете, верно?

— Верно.

— А без нее вам выговор?

— Выговор.

— Значит, надо переписать историю болезни.

Ирина Игоревна вздрогнула от неожиданности. Не ожидала услышать такой совет от доцента Вишневской. «У меня репутация слишком правильной девочки», — усмехнулась про себя Анна.

— Как переписать, Анна Андреевна? Зачем?

— Переписать так, будто вы выписали ее в плановом порядке.

— Но ей же по стандартам положено отбыть двадцать дней!

Стандарты оказания медицинской помощи предусматривают не только как обследовать больных и чем их лечить, но и то, сколько суток им следует провести в стационаре.

— Ну, если мы напишем, что обострение было вызвано несоблюдением режима амбулаторного лечения, что, начав регулярно принимать препараты, она тут же нормализовалась, то выписка на двенадцатый день будет выглядеть более-менее нормально. И никаких записей про скандалы и самовольные уходы. Пролечили, выписали, забыла выписку, чего-то там себе придумала. Старческая деменция это вам не шутка, иногда люди такие странные жалобы пишут… Одно дело, когда жалоба совпадает с историей болезни, пусть и не на все сто процентов, но все же совпадает, и другое — когда есть диаметральные, так сказать, расхождения. Так что переписывайте дневники и обходы. Накануне выписки впишите в обход и меня, тем более что я ее смотрела на самом деле. Максимум, что вы получите по итогам разбирательства, это рекомендацию впредь соблюдать сроки строго по стандартам.

— Хорошо, Анна Андреевна, — просияла Пардус, никак не ожидавшая подобного оборота. — Так действительно будет лучше. Это называется…

— Это называется — подлог, — перебила Анна. — Нехорошо, конечно, но вас ведь тоже обвинили в том, чего вы не совершали.

«Тоже» относилось к подлогу, Анна хотела сказать, что ложная история станет ответом на ложную жалобу, но Ирина Игоревна поняла ее иначе, отнеся «тоже» к неприятной истории с Анной.

— Анна Андреевна, мы все, то есть — никто из нас, — затараторила она, прижав руки к груди в подтверждение своей искренности, — никто-никто не сомневается том, что на вас возвели напраслину. Ну, мы же вас знаем, Анна Андреевна. Вы не такая…

— А какая же? — улыбнулась Анна. — Только не делайте из меня ангела, все равно не поверю.

— Ангел, не ангел, а вот пришла я к вам со своей проблемой, которая вас совершенно не касается, так вы же сразу вошли в положение, помогли, хотя оно вам совсем не надо. А приди я с этим к Завернадской или Хрулевой? Да я к ним и не пошла бы…

— Спасибо, Ирина Игоревна, — перебила Анна и, все-таки не удержалась от вопроса, который по уму вряд ли стоило задавать: — А что говорят про мой конфликт с урологами из сто пятьдесят четвертой в больнице?

— Говорят, что они идиоты! Говорят, что они еще пожалеют! Некоторые, правда, злорадствуют.

— Хороший вы человек, Ирина Игоревна, деликатный, — совершенно искренне, нисколько не кривя душой, похвалила Анна. — Я представляю, сколько народа злорадствует по моему поводу. «Некоторые» — это щадяще, весьма щадяще.

— Именно что некоторые! — Пардус тряхнула своими разнокалиберными кудряшками. — Имен называть я, конечно, не стану, не в моих это правилах, но поверьте — злорадствуют считаные единицы. Придурки есть везде. А наша старшая сестра сказала, что попадись ей этот уролог в глухом брянском лесу… В общем, пострадал бы он нешуточно.

— Эх, жаль далеко они — брянские леса… Ладно, не будем терять времени. Несите историю…

— Да я в ординаторской перепишу, Анна Андреевна…

— Или запритесь в кабинете заведующей, Ирина Игоревна, или приходите сюда. Переписывать историю болезни в ординаторской, на глазах у всех, не годится. Подлог — это слишком интимно, а интимные дела надо делать в уединении.

— А Надежда Даниловна… — Пардус вспомнила о заместителе главного врача по медицинской части. — Что она скажет на это?

— Сделает вид, что так оно и было, — уверенно ответила Анна. — Ей же в первую очередь хочется, чтобы к больнице было как можно меньше замечаний. Только вы, Ирина Игоревна, не рассказывайте по всей больнице об этой правке. Пусть это, как принято говорить, останется нашей с вами тайной.

Предупреждение было не лишним. Ирина Игоревна — человек общительный, даже очень. Выболтает за милую душу.

— Ну что вы, Анна Андреевна, — Пардус даже немного обиделась. — Я же не дура, думаю, что говорю, и вас с Юлией Юрьевной под монастырь не подведу. Так вы считаете, что двенадцать дней пребывания прокатит без выговора?

— Конечно прокатит, — заверила Анна, — к тому же у вас отделение вечно переполнено, как ни зайдешь, двое-трое в коридорах лежат. Напишите, что в связи со стабильным состоянием и перегруженностью отделения… Ну это уж не мне вас учить. А если она еще когда-нибудь к вам ляжет…

— Да не дай Бог! — ужаснулась Ирина Игоревна.

— …то не забудьте показать ее психиатру. Это подстрахует вас.

— Подстрахуй, не подстрахуй… — рассмеялась Пардус. — Спасибо, Анна Андреевна. Вы до скольки сегодня на месте?

— До четырех точно. Успеете историю на подпись дать?

— Конечно! Я за час управлюсь. Сяду у Юлии Юрьевны, там удобнее, да и кабинет всегда свободен.

Заведующая пульмонологическим отделением любила находиться в гуще народа и потому постоянно сидела в ординаторской, где у нее был свой стол, а в кабинет заходила только для того, чтобы переодеться.

Пришить бы вас, да возиться некогда!

«Московский сплетник» Анне принесла Елизавета, секретарь-племянница шефа. Аркадий Вениаминович не только сложил газету нужной статьей кверху, но и подчеркнул заголовок красным маркером. Он вообще обожал подчеркивать и править красным — маркером или ручкой.

— Вот! — сказала Елизавета, кладя газету на стол перед Анной.

Взгляд у нее при этом был слегка смущенный. Нехарактерно для Елизаветы.