Книга Презрение - Альберто Моравиа

— Я тебя разлюбила, мне нечего больше сказать.

— Но почему?.. Ведь ты же любила меня?

— Да, любила… очень… Но теперь не люблю больше.

— Ты меня очень любила?

— Да, очень, а теперь все кончено.

— Но почему? Ведь должна же быть какая-то причина!

— Может, она и есть… Но я не могу ее объяснить… Знаю только, что больше не люблю тебя.

— Да не повторяй же ты этого так часто! почти непроизвольно вырвалось у меня.

— Ты сам вынуждаешь меня повторять… Ты никак не хочешь понять моих слов, оттого я и повторяю их.

— Теперь я уже понял.

Наступило молчание. Эмилия закурила сигарету, она курила, опустив глаза. Я сидел, согнувшись, обхватив голову руками. Наконец я спросил:

— А если я назову тебе причину, ты признаешь ее?

— Я сама ее не знаю…

— Но если ты услышишь об этом от меня, ты, быть может, со мной согласишься?

— Ну что ж, говори.

Мне хотелось крикнуть ей: "Не смей так вести себя со мной!" до того острую боль причинял мне ее голос, в котором явственно звучало равнодушие и желание поскорее кончить наш разговор. Но я сдержался и, пытаясь сохранить прежний рассудительный тон, начал:

— Ты помнишь ту девушку, которая несколько месяцев назад приходила к нам перепечатывать сценарий… машинистку… Ты застала нас, когда мы целовались… Это была с моей стороны глупая слабость… Но тот поцелуй, клянусь тебе, был первым и последним, у меня с ней ничего не было, и после того я никогда ее больше не видел. Теперь скажи мне правду: не из-за этого ли поцелуя ты стала отдаляться от меня?.. Скажи мне правду… Неужели из-за этого ты могла меня разлюбить?

Говоря это, я внимательно следил за Эмилией. Сначала на лице ее отразилось некоторое удивление, затем она отрицательно покачала головой, словно мое предположение показалось ей совершенно нелепым. Потом я отчетливо увидел, как выражение ее лица изменилось очевидно, у нее неожиданно родилась какая-то мысль.

— Ну, допустим, медленно ответила она, что дело в том поцелуе… Теперь ты успокоился?

Я сразу же почувствовал, что причина вовсе не в поцелуе, как она хотела сейчас меня убедить. Все было ясно: сначала Эмилия просто удивилась моему предположению, столь далекому от истины, а затем ей неожиданно пришла в голову мысль, что ей выгодно с ним согласиться. Я чувствовал, что причина ее охлаждения ко мне гораздо серьезнее, чем какой-то невинный поцелуй. Возможно, она не хотела открывать мне этой причины из-за не совсем еще умершего чувства уважения ко мне. Эмилия не была злой и не любила кого-нибудь обижать. Очевидно, истинную причину она считала для меня обидной.

— Неправда, дело не в том поцелуе, возразил я мягко. Она удивилась:

— Почему?.. Ведь я же тебе сказала, что дело именно в нем.

— Нет, дело не в поцелуе… Тут что-то другое.

— Не понимаю, что ты хочешь этим сказать.

— Прекрасно понимаешь!

— Нет, не понимаю, честное слово.

— А я говорю, что понимаешь.

На лице ее отразилось нетерпение, и она сказала увещевающим тоном, словно уговаривая непослушного ребенка:

— Ну зачем тебе это нужно знать?.. Что ты за человек такой… вечно тебе нужно до всего допытываться… Какая тебе разница?

— Я предпочитаю знать правду, какова бы она ни была, а не довольствоваться ложью… Кроме того, если ты не скажешь мне правды, я могу вообразить себе бог знает что… может быть, очень плохое.

Она молча и как-то странно посмотрела на меня.

— Какая тебе разница, повторила она, ведь твоя то совесть спокойна?

— Конечно, спокойна.

— Ну так какое же тебе дело до остального?

— Значит, правда… продолжал я настаивать, значит, что-нибудь очень плохое?

— Я этого не говорила… Я сказала только, что если твоя совесть спокойна, то тот поцелуй вряд ли может волновать тебя.

— Моя совесть спокойна, это верно… Но это еще ничего не значит… порой совесть тоже может обмануть.

— Только не твоя, не правда ли? сказала она с еле заметной иронией, которая, однако, не могла ускользнуть от меня и показалась даже еще обидней, чем ее равнодушный тон.

— И моя тоже.

— Ну ладно, мне надо идти, — неожиданно произнесла она, ты хочешь мне еще что-то сказать?

— Нет, ты не уйдешь, пока не скажешь мне правды.

— Я уже сказала правду: я тебя больше не люблю. Как глубоко ранили меня эти пять слов! Я побледнел и умоляющим тоном, со слезами в голосе сказал:

— Я же просил тебя не повторять это так часто… Мне слишком больно это слышать.

— Ты сам вынуждаешь меня повторять… Для меня в этом тоже мало приятного.

— Почему тебе так хочется, чтобы я обязательно поверил, будто ты разлюбила меня из-за того глупого поцелуя? продолжал я, следуя ходу своих мыслей. Подумаешь… Это была просто легкомысленная девчонка, которую я никогда больше и в глаза не видел… Ты все это прекрасно знаешь и понимаешь… Нет, дело не в этом, теперь я говорил, медленно связывая воедино отдельные слова, стараясь как-то выразить свои неясные, еще смутные догадки, разлюбила ты меня не потому… Произошло что-то, что изменило твое чувство ко мне… Или, вернее, что-то, быть может, изменило сначала твое отношение ко мне, а потом уже и твое чувство.

— Надо признать, ты не глуп, произнесла она с неподдельным удивлением и чуть ли не с похвалой.

— Значит, я сказал правду.

— Я этого не говорю… Я только сказала, что ты не глуп. Я старался докопаться до истины и чувствовал, что подошел к ней почти вплотную.

— Значит, до того, как что-то произошло, настаивал я, ты была обо мне хорошего мнения… А потом стала думать обо мне плохо… и потому разлюбила.

— Ну, допустим, что это так.

Мне стало невыносимо тяжело. Мой рассудительный тон я сам ощущал это звучал фальшиво. Я не мог больше выдержать. Не мог больше быть рассудительным, я страдал, страдал сильно и глубоко, весь во власти ярости и отчаяния: к чему мне сохранять этот рассудительный тон? Не знаю, что со мной случилось в ту минуту. Я вскочил с кресла и, прежде даже чем понял, что делаю, закричал:

— Не думай, что я собираюсь заниматься пустой болтовней! И, бросившись на Эмилию, схватил ее за горло и повалил на диван. Скажи правду! крикнул я ей в лицо. Скажи наконец… сию же минуту!

Подо мной билось ее большое, прекрасное тело, которое я так любил. Лицо Эмилии покраснело и словно разбухло наверно, я слишком сильно сдавил ей горло. Я вдруг понял, что бессознательно стремлюсь убить ее.

— Скажи мне наконец правду! Выкрикивая эти слова, я еще сильнее сжал пальцы; у меня мелькнула мысль: "Сейчас я задушу ее… Пусть лучше она умрет, чем будет моим врагом". Я почувствовал, что она старается ударить меня коленом в живот, это ей удалось, удар был столь яростным, что у меня перехватило дыхание. Он причинил мне почти такую же боль, как фраза: "Я больше не люблю тебя", такой удар и впрямь мог нанести только враг, который стремится возможно больнее ударить противника. Но в ту же минуту я почувствовал, что моя ярость, мое желание убить ее прошли. Я немного ослабил тиски, и она вырвалась, оттолкнув меня с такой силой, что я чуть не упал с дивана. И, прежде чем я успел прийти в себя, с ожесточением выкрикнула: