Книга Знахарь - Тадеуш Доленга-Мостович

Так миновал октябрь, за ним ноябрь. Накануне Рождества Василь стал просить Антония, чтобы тот позволил ему попробовать свои силы.

Однако Антоний только прикрикнул на него.

— Лежи и даже не думай об этом! Сам скажу, когда можно вставать!

Только под конец января он объявил, что можно снимать бинты. Вся семья хотела присутствовать при этом, но Антоний никого не пустил. Он сам очень волновался, и руки у него дрожали, когда он снимал бинты.

Ноги Василька еще больше похудели, мышцы еще больше одрябли. Но раны зажили хорошо и, что самое главное, исчезли шишки и искривления.

Антоний осторожно, сантиметр за сантиметром ощупывал через тонкую кожу кости, закрыв при этом глаза, будто они ему мешали.

Наконец перевел дыхание и попросил:

— Пошевели пальцами… А сейчас осторожно стопами… Больно?

— Нет, не больно, — срывающимся от волнения голосом ответил Василь.

— А сейчас попробуй согнуть колени…

— Боюсь.

— Смелее, ну!

Василь согнул колени и глазами полными слез посмотрел на Антония.

— Могу согнуть! Могу!

Подожди, не все сразу. Сейчас подними немного эту ногу… вот так, а сейчас ту…

Напрягаясь и от волнения дрожа всем телом, Василь выполнял требуемые движения.

— А сейчас накройся и лежи. Неделю полежишь, а потом начнешь вставать.

— Антоний!

— Что?

— Это значит… это значит, что я… смогу ходить?

— Так же, как и я. Не сразу, конечно. Нужно поучиться будет. Сразу, как малый ребенок, на ногах не устоишь.

Так оно и было. Только через две недели после того, как были сняты повязки, Василь смог самостоятельно обойти комнату. Вот тогда Антоний созвал в пристройку всю семью. Пришел Прокоп с Агатой, обе молодые женщины и маленькая Наталка.

Василь сидел на кровати уже одетый и ждал. Когда собрались все, он встал и обошел комнату медленным, слабым, но ровным шагом, а затем остановился и рассмеялся.

И тогда женщины разразились таким плачем и причитаниями, точно на них свалилось самое большое несчастье. Сотрясаемая рыданиями мать Агата обняла сына. Только старый Прокоп стоял неподвижно, но и у него по усам и бороде катились слезы.

Пока женщины, не переставая, то плакали, то смеялись, Прокоп кивнул головой Антонию:

— Пойдем со мной.

Выйдя из пристройки, они обошли дом и вошли в сени.

— Давай свою шапку. — распорядился Прокоп.

Взяв ее, он исчез за дверью. Через несколько минут дверь отворилась и на пороге появился мельник. В обеих руках старик держал шапку. Он протянул ее Антонию.

— Вот, бери! Самые настоящие царские империалы. Этого тебе хватит до конца жизни. Того, что ты для меня сделал, деньгами не оплатишь, но, что имею, то даю. Бери!

Антоний посмотрел на него, потом на шапку: она до краев была заполнена золотыми монетами.

— Что ты, Прокоп?! — Антоний отступил на шаг. — Что ты? С ума сошел?

— Бери, — повторил мельник.

— А зачем мне это?! Мне не нужно. Перестань, Прокоп. Разве я ради денег?.. Я от всего сердца, за твою доброту! И парня жалко было.

— Возьми.

— Не возьму, — решительно ответил Антоний.

— Почему?..

— Не нужно мне это богатство. Не возьму!

— Я же от чистого сердца, видит Бог, от сердца. Я не жалею.

— А я от чистого сердца благодарен тебе. Спасибо, Прокоп, но не надо мне денег. Хлеб у меня есть, на табак и одежду заработаю, а это зачем мне?!

Мельник задумался на минуту.

— Даю, — сказал, наконец, — ты не берешь. Твое дело. Силой, понятно, не заставлю. Но и ты так не можешь! Что ж ты, Антоний, не хочешь принять от меня благодарность? Неужто хочешь, чтобы мне люди глаза кололи, будто я тебе за такое святое дело ничем не отплатил?.. Нельзя так, не по-христиански это, не по-людски. Не берешь золота, то прими что-нибудь другое. Будь гостем у меня. Живи, как родной. Иногда захочешь помочь на мельнице или по хозяйству — помогай, не захочешь — не надо. Так живи, как у своего отца.

Антоний кивнул головой.

— Хорошо мне у тебя. Прокоп, и я останусь. Но дармового хлеба есть не буду. Пока здоровья и сил хватит, от работы не откажусь, да и что за жизнь без работы? А за доброту спасибо тебе.

Больше они об этом не говорили. И все осталось по-старому. Только за столом мать Агата всегда ставила Антонию отдельную тарелку и выбирала для него куски пожирнее.

В ближайшую пятницу, когда на мельнице толпилось много народу, Василь вышел во двор в коротком новом кожушке, в каракулевой высокой шапке и в длинных сапогах с лакированными голенищами. Он ходил так, как будто ничего с ним и не случалось. Мужики широко открывали рты и один другого толкали локтями в бок, потому что никто не верил бабским россказням, будто бы работник Прокопа Мельника, какой-то пришлый Антоний Косиба, чудом вылечил Василя от увечья.

Весть о выздоровлении Василя наделала столько же шума, сколько и известие о его прежнем несчастье. Об этом говорили в Бернатах и в Радолишках, в Вицкунах и в Нескупой, в Поберезье и в Гумнисках. А оттуда вести шли дальше: до усадеб Ромейкув и Кунцевичей, в большие деревни над Ручейницей. Там, правда, люди этим интересовались меньше, но тут, под боком, о необыкновенном выздоровлении на мельнице говорили все.

Однажды, когда в конце февраля на вырубке в Чумском лесу падающая береза придавила хозяина из Нескупой Федорчука, соседи посоветовали везти его на мельницу к Антонию Косибе. Привезли его умирающим, горлом шла кровь, он уже и стонать перестал.

Розвальни, которые тянула маленькая пятнистая лошадка, остановились возле мельницы. Антоний как раз нес мешок с отрубями в амбар.

— Спасай, брат, — обратился к нему один из староверов. — Соседа нашего деревом придавило. Четверо малых детей сиротами останутся, потому что мать в прошлом году похоронили.

Вышел и Прокоп, а они к нему, чтобы слово замолвил.

— Твоего сына вылечил, так пусть и Федорчука спасает.

— Не мое это дело, добрые люди, — ответил Прокоп серьезно, — ни запретить, ни приказать я не могу. Это он сам решает.

Тем временем Антоний отряхнул руки от муки и стал на колени возле саней.

— Везите его осторожно, — сказал он минуту спустя. — и несите за мной.

После выздоровления Василя Антоний остался жить в пристройке. Там было ему удобней, да и все равно она стояла пустой. Туда и занесли Федорчука.

До вечера Антоний занимался им, а когда стемнело, вошел в избу, где его ждали мужики из Нескупой.

— Слава Богу, — сказал он, — ваш сосед крепкий мужчина, позвоночник остался целым. У него сломано только шесть ребер и ключица. Отвезите его домой, и пусть лежит, пока кровью плевать не перестанет. Как только кашлять захочет, пусть глотает лед. Ничего горячего ему не давайте. Левой рукой пусть не двигает. Заживет. Через дней десять пусть кто-нибудь за мной приедет, тогда я посмотрю его сам.