Книга Дороги еврейских скитаний - Йозеф Рот

А на море ты никогда не знаешь, в какой стороне обитает Бог. Не различаешь, где Мизрах. Не понимаешь, как соотносишься с миром. Ты лишен свободы. Ты целиком зависишь от курса, взятого кораблем. У кого настолько прочно въелась в сознание мысль о том, что в любую минуту, возможно, придется бежать, тот чувствует себя на борту корабля несвободно. Случись что — и куда он денется? Вот уж которое тысячелетие он спасается. Вот уж которое тысячелетие то и дело случается что-нибудь нехорошее. Вот уж которое тысячелетие он бежит. Что может случиться? Кто знает? А вдруг на корабле начнутся погромы? И куда он тогда?

Если пассажира настигнет внезапная смерть, где похоронят мертвого? Труп сбросят в воду. Но старинная легенда о приходе Мессии подробно описывает воскрешение мертвых. Всем евреям, похороненным в чужой земле, придется своим ходом, перекатываясь с боку на бок, подземными путями добираться до Палестины. Счастливцы те, кто похоронены в палестинской земле. Они избавлены от долгой трудной дороги. От беспрерывного, миля за милей, вращения вокруг своей оси. А что будет с мертвыми, которых сбросили в воду? Они тоже проснутся? И есть ли под водой суша? И какие диковинные создания живут там внизу? Труп еврея не подлежит вскрытию, человек должен быть предан праху целиком, без повреждений. А если труп обглодают акулы?

Да и обещанный билет пока не пришел. Он, конечно, придет. Но его одного недостаточно. Надо иметь разрешение на въезд в Америку. Без бумаг разрешения не получишь. А где те бумаги?

И тут начинается самый последний и страшный бой — с бумагами, за бумаги. Если еврей победит, то больше уже ничего не нужно. Там, в Америке, каждому сразу достанется и новая бумага, и новое имя.

Пусть вас не удивляет отсутствие у евреев почтения перед именем и фамилией. С ошеломляющей легкостью меняют они свои имена, имена отцов, звучание которых, что ни говори, имеет для всякой европейской души некоторую эмоциональную ценность.

Еврей равнодушен к своему имени потому, что это вовсе не его имя. Евреи Восточной Европы обходятся без имен. Они носят присвоенные им псевдонимы. Настоящее имя — это то, которым еврея вызывают в субботу и в праздники к Торе, то есть еврейское имя его самого и еврейское имя его отца. А фамилии, все эти гольдберги, гешели и так далее, суть не что иное, как навязанные им прозвища. Власти приказали евреям принять фамилии[32]. Но разве же эти фамилии имеют к ним отношение? Если какой-нибудь Нахман переименовал себя, на европейский лад, в Норберта, то разве «Норберт» — это не маска, не псевдоним? Не почти то же самое, что мимикрия? Благоговеет ли хамелеон перед цветом, который он поминутно меняет? В Америке еврей Грюнбаум будет подписываться «Гринбум». Ему и в голову не придет горевать о потере каких-то гласных.

3

Но пока он, увы, еще не может сам выбирать себе имя. Пока он все еще в Польше или в Литве. Пока он еще не добыл бумаги, которые подтверждают, что он родился, что он существует, что он тот, за кого себя выдает.

И еврей начинает блуждать такими же — разве что в уменьшенном масштабе — хитрыми, сложными, мудреными, трагическими и смешными путями, какими когда-то блуждали его праотцы. Его отсылают не просто «от Понтия к Пилату», а из приемной Понтия к наглухо запертым воротам Пилата. Все казенные двери вообще всегда заперты. Они отпираются только при помощи секретаря канцелярии. Но уж кому доставляет радость выставить тебя вон, так это секретарю канцелярии.

Секретаря можно подкупить? Как будто подкуп — это так просто! Можно ли быть уверенным в том, что подкуп не выльется в громкое дело и тебя не посадят в тюрьму? Уверенным можно быть только в том, что чиновники все подкупаемы. Равно как весь человеческий род. Подкупаемость — одна из главных человеческих добродетелей. Но в какую минуту человек в этом признается, и признается ли вообще, никогда не известно. Никогда нельзя быть уверенным в том, что чиновник, десять раз бравший деньги, на одиннадцатый не заявит на тебя в полицию — с тем чтобы доказать, что он десять раз ничего не брал, и чтобы потом еще сто раз взять.

К счастью, почти всегда и везде находятся люди, которые умеют читать в душах чиновников и на это живут. Причем знатоки эти — тоже евреи. Но так как встречаются они редко, в каждом городе наперечет, и к тому же обладают способностью пить с чиновниками, толкуя с ними на местном наречии, они уже и сами, считай, чиновники, и, прежде чем подступаться к кому-то со взяткой, сперва нужно подкупить этих евреев.

Но и подкуп не спасает от унижений и бессмысленного обивания порогов. И ты терпишь унижения и бессмысленно обиваешь пороги.

А потом получаешь бумаги.

4

А когда дело, казалось бы, совсем уже на мази, Америка вдруг закрывает границу: мол, на этот год евреев достаточно — и ты сидишь и ждешь наступления нового года.

А потом едешь шесть дней по железной дороге в вагоне четвертого класса до Гамбурга. Еще две недели ждешь парохода. Наконец, поднимаешься по трапу на борт. И в то время как все пассажиры вокруг машут платочками и утирают слезы, еврей впервые в жизни доволен и весел. Ему боязно, но он поручил себя Божьему промыслу. Он плывет в страну, которая встречает гостей исполинской статуей Свободы. Должна же реальность хоть мало-мальски соответствовать этому гигантскому монументу.

Мало-мальски реальность, пожалуй что, соответствует символу. Но вовсе не потому, что за океаном так уж всерьез принимают идею человеческой свободы, а потому, что за океаном есть люди похуже евреев, а именно негры. Еврей, он и в Америке остается евреем. Но там главное — что он белый. Впервые принадлежность к еврейской расе дает ему выгоду.

Восточный еврей плывет третьим классом или на средней палубе. Плыть оказывается легче, чем он думал, зато высаживаться на берег — трудней.

Чего стоил один медицинский осмотр в европейском порту! Но тут его осматривают еще строже. И с бумагами, кажется, опять что-то не то.

А ведь бумаги самые что ни на есть настоящие, добытые с превеликим трудом. И все равно у них такой вид, как будто с ними что-то не то.

А еще может так случиться, что на пароходе к еврею за пазуху вползет какое-нибудь насекомое.

Случиться может все, что угодно.

И еврей попадает в плен, который называется карантином или что-нибудь вроде того.

Америку от него защищает высокий забор.

Сквозь решетки своей тюрьмы он видит статую Свободы и не может взять в толк, кого тут взяли под стражу: его или человеческую свободу.