Книга Осада церкви Святого Спаса - Горан Петрович

– Есть тут кто?!

– Хозяин!

– Хозяин, открой!

III

Отовсюду в пропасть водоворота

– Опять?! И опять посреди ночи?! Кто там?! Если ты вампир, убирайся! Надоели вы мне, мать вашу чертову! Хоть когда-нибудь смогу я спокойно глаза закрыть?! Стоит только задремать, а вы тут как тут! Вечно крутитесь вокруг мельницы! Чего вы ко мне привязались?! Другого места нет?! Собрались бы где-нибудь на распутье, под мостом или на гумне! – негодующе бормотал мельник Добреч, одеваясь и крестясь на икону Богородицы Защитницы, а потом надевая на шею связку чеснока и вооружаясь изрядным осиновым колом.

В нескольких шагах от порога на прогалине, над которой склонялись цветущие звездные ветви, стояли две фигуры, одетые в вывернутый наизнанку мрак. Трудно было достоверно определить, действительно ли это вампиры или просто мелкие привидения, крупные призраки, а то и обычные люди. Первый опирал свое крупное тело на высокую палку, ею же он одновременно прижимал к земле и упавший звездный свет – чтобы было не так хорошо видно. Другой, гораздо ниже ростом, сгорбившийся, держался за тень от первого. Мельник не испугался, диковинные гости навещали его и раньше, и против таких он всегда пил воду, налитую через нож в черных ножнах, держал в подушке засушенные куриные ноги, а под языком короткую молитву против козней дьявольских. На этих, рассудил мельник, жалко тратить Божьи словеса, достаточно будет просто пригрозить осиновым колом и строгим окриком:

– Кыш!!! Пошли вон! Вот ведь напасть какая! Кыш, говорю! Убирайтесь откуда пришли!

– Не надо так, хозяин, мы бы сюда без дела карабкаться не стали. Ведь это то самое место, которое называют Меляницей? – спросил тот, что был крупнее, и протянул предмет, похожий на высушенную тыкву, только гораздо более скромной вместимости. – Брось ругаться, смели нам это побыстрее, мы тут же и уйдем. В долгу не останемся, заплатим, сколько скажешь, серебром!

– Место-то и вправду Меляница, да только вы все равно не в ту дверь постучались! И если вы не нечистая сила, то тогда просто болваны! Что там внутри? В этой тыковке? Горсть семян? Что ж мне, из-за этого мельницу запускать?! Кроме того, король запретил работать по ночам! Когда мельница днем работает, она дурные слухи перемелет, а ночью, наоборот, добрые в пыль сотрет. Удивительно, как это вы не знаете то, что у нас даже детям известно. Приходите с утра, а то поди знай, кто вы такие?! Темнотища – хоть глаз выколи! На заре выпущу петухов склевать всю нечисть, тогда и поговорим как люди, а так чего во мраке глаза таращить! – Мельник отступил назад, собираясь захлопнуть дверь.

– Хе-хе, знаем мы, что мелют днем, а что ночью. Затем и пришли, чтобы слова добрые в порошок смолоть! – покашливая, ухмыльнулся первый из пришедших и обернулся к тому, что молча и неподвижно стоял рядом с ним. – Ну-ка, нечего тут время терять, плюнь ему в душу и покончим с тем, ради чего пришли!

Горбун напружинился и неожиданно ловко прыгнул. Мельник Добреч отпрянул в сторону, широко взмахнул колом, но промахнулся. Напавший вцепился ему в грудь, потянул, свалил на землю. Раздались сдавленные выкрики и хриплое рычание. Потом послышалось, как горбун для верности два раза плюнул. После этого все успокоилось. От свившихся клубком двух тел отделилась сгорбленная фигура, отирая тыльной стороной руки кривую улыбку и свисающие слюни. Встал и мельник, но был он сам не свой, будто лишился человеческой сущности. Пока он поднимался, связка чеснока, висевшая у него на шее, сама собой расплелась, и головки покатились в разные стороны.

Онемевший, безвольный, мельник сам открыл дверь и пропустил пришедших на мельницу. Там он взял высушенную тыкву и открыл запруду. Началась круговерть скрежета, скрипа, гудения и треска. Мыши с писком покинули мельничный ковш. Балки дрогнули, затряслись. Столбом поднялась пыль. Взвился мелкий сор. Облаком встала старая, рассыпанная повсюду мука. Пауки, разбегаясь, перевернули миски. Из квашни, с належанного места, выскочил перепуганный и растрепанный призрак. Забарабанила заслонка. Язычок лампады под иконой вытек через слуховое окно. С собой он унес святой лик Пречистой Матери Господа…

Мельница стояла на горе, почти на самой вершине, и на удивление далеко от любых источников. Правда, жернов из горного камня приводила в движение не вода из ручья, а струи ветров. К этой-то воронкообразной пропасти и ринулись отовсюду мощные потоки воздуха. Шумы начали раздвигаться. Горные тропы смотались в клубки. Спокойная ночь погрузилась во тьму. И обломившиеся небесные ветви поглотил темный водоворот. Оторвавшиеся от них цепочки звезд исчезли в пасти Запада.

Возникшее движение мрачных потоков волокло к одинокой мельнице все, что хоть чего-то стоило. Рост мелких растений, мощь дубов, пение дроздов, взмахи крыльев удода, трубные крики разбуженных оленей, дрожь ланей, рев Ибара в ущелье, шум росы в травах, разговор, топот шагов путника и все, что нашлось еще доброго, медленно перемалывалось между двумя тяжелыми камнями и тонким порошком ссыпалось в бездонный мельничный ларь для муки.

IV

За закрытыми ставнями буря, хотя не выпало ни капли дождя

Точно после полуночи на крепко запертые окна притвора церкви Святого Спаса набросился разбушевавшийся ветер, бешено ударяя в ставни сотнями злобных зубцов. Большой храм, малая церковь, странноприимный дом, кельи, трапезная, хлев, сосны, дубы, ели, комья земли, одним словом – все, что оказалось в воздухе, в горнем монастыре, раскачивалось во все стороны, не давая одним монахам полностью предаться молитвенному бдению, а другим – хотя бы короткому отдыху. Тростнику легче, он умеет сгибаться. Но стены дышали тяжело, каменный пол ходил ходуном, балки прогибались, свинец сдвигался с места, а штукатурка во многих местах снова покрылась трещинами – самые широкие из них экклесиарх с несколькими послушниками заделывали усердными молитвами.

Игумен Григорий, внимательно прислушиваясь, встревоженно расхаживал от одного окна к другому. Страх, что тисовое дерево может не выдержать ударов бури, так навалился ему на спину, что преподобный под его тяжестью даже согнулся. За ставнями того окна, которое смотрит в прошлое, хотя и не выпало ни капли дождя, слышался шум воды и шипение пены, словно об основание притвора разбиваются бесчисленные волны. За ставнями окна нынешнего вблизи слышался плач детей, причитания женщин, беспокойный рев скота, беззвучие разинутых пастей водяных чудовищ, шорох крыльев птиц-тьмиц и непрерывное жужжание пчел, словно церковь окружена несчастьем. За окном того, что будет, слышался звон далеких колоколов, звон тревожный, такой, будто и там нет спасения. И все же самые зловещие звуки проникали через ставни окна, глядящего вдаль. В него ветер ударял с особой силой, хлеща его звоном кольчуг, щитов, мечей и шлемов, приглушенными ударами копыт о живые скалы.

Сначала игумен Григорий решил, что видинский князь Шишман раньше времени нагрянул к монастырским воротам, но вскоре разобрал, что, оказывается, весь гарнизон города Маглича спешит наперерез врагу. Судя по тому, как шуршали листья и трещали ветки, можно было заключить, что они горными тропами продвигаются от местечка Замчане прямо к селу Заклопита Лука, где собираются встать как заслон монастыря, перекрыв узкий проход на пути войска болгар и куманов. Не более пятидесяти воинов под командой кефалия Величко зашли на гору, но их и без того ненадежный путь уже в Мелянице неожиданно преградили густая тьма и ливень. Игумена что-то кольнуло. Не оставалось сомнений – единственные защитники монастыря заплутали, и вот теперь где-то там взбесившийся ветер, подобно мельничному жернову, перемалывает голоса несчастных. Игумен Григорий трепетал возле окна нынешнего, вдаль глядящего. Тяжелое предчувствие непрестанно нашептывало у него за спиной: