Книга Оренбургский владыка - Валерий Поволяев

— Вот сволота! — выругался старшина, перезарядил карабин и вновь выстрелил.

Опять мимо — немец пригнулся, вильнул вбок, совершил длинный прыжок, на ходу выстрелил ответно — бил он метко, пуля пискнула по-птичьи у самого плеча войскового старшины. Дутов, загнав в ствол патрон, ударил не целясь, — так обычно получалось лучше, — немец вскрикнул горласто, вскинул руки и, споткнувшись о труп, полетел на землю.

— Так-то, — удовлетворенно пробормотал Дутов, выдергивая из магазина пустую обойму.

Пошарив в подсумке у беспамятно стонущего соседа, вытащил другую обойму, с громким щелканьем загнал ее в магазин. Передернул затвор.

На окоп тем временем навалилось несколько немецких солдат — потных, тяжело дышащих, с выставленными винтовками. Впереди бежал белобрысый светлоокий немец с черными шляпками зрачков. Встретившись взглядом с Дутовым, он ткнул перед собой штыком, просадив насквозь воздух, обнажил белые крепкие зубы, перегрызшие, видимо, не одну глотку, до крови закусил губы.

Дутов выстрелил в него. Мимо. Поспешно перезарядив карабин, выстрелил вторично. Опять мимо. Он выругался, дернул рукоятку затвора на себя, выбивая пустую гильзу, и холодная дрожь встряхнула его тело — гильза застряла. Дутов старался справиться с непокорным латунным стаканчиком, таким маленьким и несерьезным, что, казалось, он никак не мог повлиять ни на одну человеческую судьбу… Войсковой старшина снова дернул затвор, напрягся, сцепил зубы, — за ушами у него даже что-то зазвенело, звон оглушил, виски сдавило. Кожа на голове покрылась холодными мурашками, казалось, волосы встали дыбом. Белобрысый быстро приближался.

Над ухом Дутова раздался выстрел, горячий залп воздуха отбил его голову в сторону. Дутов застонал. Белобрысый изумленно распахнул рот, взвился над землей, дернул ногами несколько раз — движения были суматошными, неуправляемыми, — и через мгновение рухнул на бруствер.

— Не зевайте, ваше высокоблагородь, — наставительно произнес Еремеев, перезаряжая карабин.

— Да у меня патрон заело… — тяжело дыша, проговорил Дутов.

Еремеев выстрелил снова, сбил с ног второго солдата, бежавшего за белобрысым. Тот захрипел на ходу, забусил[12]пространство кровью, поддел ногой рогатую каску-кастрюлю и с лету повалился в траву — только громко лязгнули зубы. Стрелял Ерема метко.

— Спасибо, друг Еремей, — просипел Дутов. Он наконец справился с застрявшей гильзой, выдернул ее из ствола, швырнул под ноги, — если бы не ты… — старшина не договорил.

Немецкая атака сорвалась — враги отвалили от самого окопа, занятого казаками, и поспешно понеслись назад. Хотя на правом фланге они сумели-таки залететь в окоп, и там завязалась рукопашная.

Дутов отложил карабин и ощупал тяжело отвисшую кобуру револьвера — в окопной драке самое лучшее использовать револьвер, — приподнялся на цыпочках, чтобы разобрать, что в окопе происходит и, помотав головой удрученно, предупредил Дерябина:

— Виктор Викторович, держите этот фланг под контролем, следите за всем. Как бы немцы не развернулись в новую атаку. А я — на тот фланг.

Хоть и длинен немецкий окоп, и выкопан со знанием дела — с выносными стрелковыми ячейками и ходами сообщения, с пулеметными гнездами, с досками на дне, — а места для боя мало. Люди, спрессовавшись на узком пространстве, мутузили друг друга прикладами, орудовали ножами, штыками, кулаками — кто чем. Невысокого роста казак лупил битюга-немца по голове каской, тот только мычал, да вскидывал в защитном движении руки, а казак все плющил каску о крепкий череп противника:

— На! На! На!

Войсковой старшина поспешил на помощь казаку, размахнулся, саданул немца рукоятью револьвера по темени, и тот медленно опустился на дно окопа. Казак сел рядом, вытер рукавом форменной рубахи залитое потом лицо:

— Спасибо, ваше высокоблагородь! Не то я совсем замучался с ним. Бью, бью его, а он все руками машет. Вот, гад, крепкий какой попался!

Дутов не ответил, протиснулся по окопу вперед, размял сапогами несколько мелких досок, изрубленных осколками в щепки, отодрал от кучи малы одного немца — сытого, кривоногого, с недоуменными глазами, саданул кулаком в лоб. Немец помотал головой, прорычал что-то и, развернувшись всем корпусом к Дутову, рогом попер на него.

Страха у Дутова не было, было другое — какое-то хмельное веселье, предощущение победы, что ли, желание, как в молодости, в безмятежную юнкерскую пору, похулиганить. Он сделал резкий шаг назад и поманил пальцем немца:

— Утю-тю-тю!

Тот набычился, шагнул к Дутову, поднял тяжелую, с исцарапанным прикладом винтовку, и войсковой старшина больше не стал мешкать да тянуть время — ткнул в него стволом револьвера:

— Хенде хох!

Немец вздохнул хрипло и, бросив винтовку, поднял руки. Дутов набрал в грудь воздуха, крикнул привычное:

— Еремеев!

Не думал он, что верный Еремеев слышит его, но тот услышал и, топоча ногами по доскам, подбежал к командиру, выдергивая из кармана моток веревки:

— Тут я!..

Войсковой старшина шагнул по окопу дальше — рукопашная вместе с рычащими людьми переместилась в самый угол — казаки там доколачивали швабов. Стенки окопа в нескольких местах обрушились, были измазаны кровью, истыканы, под ногами валялись грязные тряпки. И немцы и русские дрались в окопе яростно — кулаками, прикладами, ножами, выстрелов почти не было, только сопение, мат, восклицания, стоны, тупые удары, топот, аханье, всхлипы, хрипы, хруст костей. Выстрелы звучали очень редко, только при крайней необходимости, когда дышать становилось нечем, свет в глазах темнел, а в брюхо целился чужой штык.

Дутов миновал один ход сообщения и отшатнулся — на него, гулко бухая сапогами, несся немец в коротком, не по росту, мундире с закатанными по локоть рукавами. Винтовку он держал, будто дубину, за ствол.

Дутов пригнулся. Тяжелый дубовый приклад просвистел у него над головой. Дутов выпрямился и, стиснув зубы, ударил немца рукоятью револьвера по каске. Раздался звон — шлем «фельдграу» был отлит из прочного металла, ремешок, протянутый под подбородком, лопнул, и каска, похожая на большое, лошадиное копыто, проворно взметнулась в воздух. Дутов ткнул в немца стволом револьвера:

— Хенде хох!..

Сдав немца на руки Еремееву, Дутов снова ринулся в гущу схватки. Воздух над окопом висел смрадный, пахнул кровью, мочой, гноем, гнилью; чем-то противным, пропущенным через желудок, выжатым, вывернутым наизнанку… А неподалеку в кустах безмятежно шебуршали и попискивали птицы, незатейливая возня их никак не совмещалась с тем, что происходило в окопе, писк их был мирным и никакого отношения не имел к войне. Законы мира и войны — разные законы…

Через несколько минут в траншее все стихло. Ко всему безразличные мертвые лежали на дне окопа, вытянув руки, задрав заострившиеся носы. Над мертвыми вновь вились бабочки — опять откуда-то взялись. Живые сидели рядом, отдыхали.