Книга Продавцы теней - Ольга Шумяцкая

Лара с трудом раздвинула губы в улыбке, приставила пистолет к груди и нажала на курок. На лице ее появилось удивленное выражение. Надо же, настоящий…

…Где-то в глубине квартиры раздался хлопок. Ожогин и Ленни на мгновение замерли и вдруг, вскочив одновременно, бросились из кабинета. Ленни летела впереди. Чутье вело ее в нужном направлении. Она вбежала в спальню Лары и, вмиг все поняв, бросилась навстречу Ожогину, широко раскинув руки, чтобы преградить дорогу.

— Вам нельзя!.. Вам нельзя!.. — закричала она.

Ожогин на ходу отшвырнул ее прочь. Ленни упала, ударившись о стену. Не замечая боли, она вскочила и снова бросилась ему наперерез. Поднявшись на цыпочки, схватила одной рукой за плечи, притянула к себе, прижала и, крепко держа, заслонила второй рукой глаза. Чтобы не видел, не видел, не видел.

— Миленький мой, родименький, хороший, — запричитала-запела она. — Не надо, не смотрите, не смотрите. Не ходите туда, вам туда нельзя, мой родименький, мой миленький, мой хороший…

Так, причитая, она незаметно наступала на него, выталкивая из спальни. Ожогин, постепенно обмякая в ее руках, давал себя увести.

Неподражаемая Лара Рай лежала, раскинувшись на кровати с простреленной грудью, слово собственная черно-белая героиня, прикнопленная дьявольским замыслом режиссера к плоской картонной декорации. Из-под ее тела по атласной простыне расползалось кровавое пятно. Душа Лары Рай улетала в… Туда, куда ей суждено было улететь.

Часть вторая

Глава I. Лизхен задает вопросы

— Вот о чем я давно хотела тебя спросить… — начала Лизхен и замолчала.

Они лежали на диване в гостиной среди ярких шелковых подушек. Свет был приглушен. Горели две электрические свечи в настенных канделябрах, пуская в каштановые пряди Лизхен золотистых светлячков. Ленни, свернувшись клубочком, пристроилась у нее под мышкой. Одной рукой Лизхен обнимала ее и легонько похлопывала по спине, будто усыпляла.

— Мммм… Как от тебя всегда вкусно пахнет, — промурлыкала Ленни, не открывая глаз. — Так о чем ты хотела спросить?

— Я об Эйсбаре. У вас с ним что-нибудь путное происходит, кроме того, что вы целыми днями таскаете с квартиры на квартиру эти палки?

— Штативы…

— Ну да, штативы. Так происходит?

— Конечно! Вчера ездили на Воробьевы горы. Снимали панораму…

— Да я не о том! — досадливо поморщилась Лизхен. — Любовь у вас происходит?

— Любовь? — Ленни задумалась. — Не знаю. Наверное, происходит. Ты знаешь, мне с ним так… так… как ни с кем. Он как будто меня слышит. Внутренне слышит, понимаешь? Я только подумаю — он говорит. И потом, он делает такие необыкновенные, удивительные вещи! Если бы я была мужчиной, я хотела бы делать то же самое. Впрочем, если бы я не была мужчиной, то тоже хотела бы.

— Слава богу, ты никогда не будешь мужчиной, глупая! И какие такие необыкновенные вещи делает твой Эйсбар?

— Представь себе, киносъемочный аппарат…

— Нет, нет, только не это! — замахала руками Лизхен. — Избавь меня сегодня от киносъемочного аппарата!

— Ты же сама спросила, — обиженно произнесла Ленни и завозилась под мышкой у Лизхен, устраиваясь поудобнее.

— Не о том я тебя спросила. Вы хотя бы целуетесь?

— А как же! Всегда целуемся при встречах и прощаниях. Если не ссоримся, конечно. Тебя он тоже целует. Разве нет?

— Господи, кого я воспитала! — притворно застонала Лизхен и закатила глаза. — Дите малое, неразумное!

Они помолчали. Лизхен крепче прижала к себе Ленни.

— А у тебя с Жоринькой любовь? — вдруг спросила Ленни.

— Еще какая! — усмехнулась Лизхен. — Разве не видишь? Он — дружочек мой милый.

— Я не о том. Зачем он тебе нужен? Он же дурак!

— Не скажи. Не такой он дурак, каким кажется. Иногда…

— …по ночам он читает Канта, — подхватила Ленни.

Лизхен расхохоталась:

— По ночам он занимается совсем другими делами! Просто иногда мне кажется, что он притворяется, а на самом деле далеко не глуп. Все видит, все понимает.

— Может, ты и права, — задумчиво проговорила Ленни. — Если бы он был окончательным бревном, то вряд ли так быстро взлетел бы на Олимп. Представляешь, — оживилась Ленни и, приподнявшись на локте, заглянула в безмятежное лицо Лизхен, — сейчас возвращаюсь домой, а у подъезда толкутся курсистки с фотоснимками нашего кумира в лапках. Стали хватать меня за руки, суетятся, друг друга отталкивают, кричат: «Передайте ему, что мы его обожжжаем!» Еле выдралась. Пришлось оставить им на память клочок шубы. К концу зимы, чувствую, шуба окончательно облысеет. Надо сказать дружочку, чтобы запретил им беситься возле дома, а то скоро до членовредительства дойдет. Да еще на лестнице нагадили. Какие-то дикие надписи выцарапывают прямо на стенах. «Туся + Жорж = поэма разбитого сердца». Как тебе нравится? Туся! Слушай, а ты никогда его не ревновала к этим?..

— Что?! — на лице Лизхен было написано такое искреннее недоумение, что Ленни рассмеялась, повалилась на спину и принялась хлопать себя ладошками по губам.

— Вот кто тут дурочка, так это я!

Так, секретничая, они лежали довольно долго — перешептывались и похохатывали. Лежали, пока Лизхен не спохватилась, что давно пора заказывать кухарке ужин. Скоро Жоринька вернется со съемок. Да и Эйсбар наверняка нагрянет, как всегда, голодный и грязный, свалит штатив в прихожей и потребует горячей воды и горячего супа.

Прошло полтора года с первой встречи Ленни и Эйсбара в мае 1920-го на электрическом сеансе в саду «Эрмитаж». Они виделись почти ежедневно — целыми днями, как выразилась Лизхен, таскали по Москве штативы, киносъемочные и фотографические аппараты, носились по городу из конца в конец, забираясь иной раз в места темные, неописуемые, опасные, ссорились, мирились, разбегались в разные стороны, с тем чтобы назавтра как ни в чем не бывало встретиться и пуститься в следующее невероятное путешествие. Ленни продолжала гонять Эйсбара на съемки натурщиков. Тот злился, ворчал, что она использует его в корыстных целях, что у него своих дел полно, и посерьезней ее детских игрушек. Однако шел и снимал. Натурбюро, благодаря в том числе и его стараниям, процветало и приносило Ленни ощутимую прибыль, и некоторая толика перепадала Эйсбару. Он предлагал Ленни снять помещение под контору — так будет солиднее, — но Ленни отмахивалась. Ей было скучно думать о мебели, писчей бумаге, перьях, пишущих машинках, жалованье для сотрудников и картотеке натурщиков, на которой особенно настаивал Эйсбар.

Эйсбар, в свою очередь, был уже на первых ролях на кинофабрике Студёнкина. Снимал все и всех, на ходу придумывая штуки, доселе в синематографе неизвестные. Ленни смотрела на него восторженными глазами, когда он вдруг, как бы между прочим, выдавал идеи, которые до него никому в голову не приходили и вряд ли, по ее (и его!) мнению, могли прийти. Он несколько снисходительно, с затаенным удовольствием, принимал ее восторги, неизменно замечая, что «милая Ленни, как всегда, преувеличивает его таланты». Сам же глядел на нее с удивлением, среди ужимок и прыжков неожиданно замечая проблески и промельки странных, не поддающихся логическим объяснениям, мыслей. Казалось, в ее маленьком теле таился глубоко запрятанный гениальным изобретателем механизм, который обладал способностью переворачивать очевидные вещи с ног на голову, создавать парадоксы, пренебрегать здравым смыслом, видеть в обычном необычное. Ленни была ветром, который проносился мимо Эйсбара, но иной быстрый внезапный порыв мог сбить с ног даже его.