Книга Голем. Книга 2. Пленник реторты - Руслан Мельников

— Я тоже так считаю, ваша светлость, — поспешил согласиться магиер.

— Высылай нового присмотрщика, — после недолгого раздумья распорядился маркграф. — Нет, вышли сразу пару, а еще лучше — трех. Хотя… Сколько их сейчас у тебя свободных?

— Пятеро. Но к утру, если надо будет…

— Не надо пока — других дел по горло. Но этих шли — всех пятерых. Только пусть будут осторожнее. Не попадают под стрелы пусть.

— Будет исполнено, ваша светлость, — поклонился Лебиус.

ГЛАВА 12

Участники военного совета в молчаливом недоумении смотрели то на перепачканный глазной слизью и кровью кинжал Дипольда, то на окривевшего ворона, валявшегося посреди шатра.

— Что это значит, ваша светлость? — первым осмелился заговорить бесстрашный Людвиг фон Швиц.

Барон настороженно уставился на пфальцграфа. Черная медвежья морда с гербовой коты фон Швица скалилась на мертвую птицу.

— Это значит, что Лебиус наблюдает за нами посредством черной магии и таких вот пернатых соглядатаев, — глухо ответил Дипольд. — Это значит, что Альфред Чернокнижник знает обо всех наших действиях. Это значит, что медлить нельзя. И что идти дальше следует скорым маршем, не заботясь о скрытности передвижений.

— Вообще-то, этого ворона мы сбили, — заметил Людвиг. Барон опустил глаза на неподвижный ком перьев.

— Этого — сбили. Но ему на замену пришлют других.

— Может быть, приказать стрелкам…

— Не нужно, — отмахнулся Дипольд. — Это не поможет. Чтобы следить за перемещениями наших отрядов, птице вовсе не обязательно приближаться на расстояние арбалетного выстрела. К тому же лазутчиками Альфреда могут оказаться не только птицы. Волки, крысы, змеи, да мало ли какие твари!

Человеческий глаз на паучьих ножках, к примеру. Или ухо с крыльями шмеля. Да, трудно даже вообразить такую мерзость. Но это вовсе не означает, что Лебиусу не под силу создать нечто подобное. С прагсбургского колдуна станется… А всю живность — малую и великую — от войска стрелами и пулями не отгонишь. Не напасешься стрел и пуль на всю живность-то. И, следовательно…

— Единственное, что мы сейчас можем противопоставить осведомленности врага — это скорость и напор, — заключил гейнский пфальцграф.

— Быстро двигаться по Оберланду у нас не получится, ваша светлость, — на этот раз свое слово вставил Арнольд Клихштейн.

Седовласый граф в глубокой задумчивости поглаживал подвешенный к поясу клевец. Изящный, но грозный кавалерийский боевой молот был излюбленным оружием Клихштейна. Крепкая и достаточно длинная рукоять с кожаной петлей на конце. Увесистое навершие, выполненное в форме стального кулака, обхватившего стальной же клин. Граненое и чуть загнутое книзу закаленное острие, способное с одного удара проломить любую броню. А тупым обушком на обратной стороне рейтерхаммера[13]удобно дробить черепа и кости, не прикрытые надежным доспехом.

— Почему не получится? — насупясь, спросил Дипольд.

— Нидербургские равнины кончаются, а горные тропы Верхней Марки малопригодны для передвижения больших войск, — ответил Арнольд. — И потом, обоз… Он тоже нас изрядно задержит в пути.

— Задержит, но не остановит, — тряхнул головой пфальцграф. — Или у кого-то есть другие предложения?

Тишина. Молчание. И…

— Не извольте гневаться, ваша светлость, извольте выслушать. Я тут вот о чем подумал… — неожиданно подал голос и тут же осекся нидербургский арбалетчик, о присутствии которого все уже успели позабыть. Ганс между тем по-прежнему стоял подле мертвой птицы, раскинувшей по ковру черные крылья, и нерешительно переминался с ноги на ногу.

Дипольд скривился. Нет, определенно, этот нидербуржец дерзок сверх всякой меры. Только вот в чем причина такой дерзости? Или он смел до безрассудства, что, в общем-то, не так уж и плохо, или стрелок потерял разум от страха, что гораздо хуже. Страх в военном походе, даже зачатки страха — заразительны, а потому крайне вредны.

— Говори, — пфальцграф все же позволил капитану сказать.

О чем вскоре пожалел.

— Раз уж Лебиус этот… раз он такой… — Ганс покосился на одноглазого ворона, снова поднял глаза на пфальцграфа, затем отвел взгляд в сторону, — раз настолько… раз на такое способен… раз уже сейчас…

Арбалетчик крутил головой в поисках поддержки.

— Ну?! — грозно выдохнул Дипольд.

— Так, может быть, нам лучше…

— Что?! — голос пфальцграфа начинал дрожать. — Лучше — что?!

Стрелок набрал в грудь побольше воздуха и — как в прорубь ледяную, с головой. Затараторил — быстро-быстро:

— Не пора ли возвращаться, ваша светлость?.. Покуда мы еще не переступили границ Верхней Марки… Чтоб потом — с батюшкой вашим вместе… Чтоб наверняка уже… А то ведь супротив эдакого колдовства… Сами-то со змеиным графом и магиером его можем не совладать… И напрасно только… только… только…

Говоривший вконец сбился, смешался, растерялся. Замолчал. Недоговоренная фраза палаческим топором повисла в напряженной тишине. Над шеей арбалетчика повисла. Огромный шатер, наполненный вооруженными людьми, будто вымер враз. Не стало слышно даже дыхания. И — ни скрипа лавок, ни звяканья доспехов.

Благородные остландские рыцари ждали, как завершит свою сумбурную речь капитан нидербургских стрелков, чья меткая стрела уже оказала им всем неоценимую услугу. Раскрыв глаза… Показав глаз… Человеческий глаз оберландского ворона.

И как ответит арбалетчику гейнский пфальцграф — ждали тоже. И как решится участь смельчака. Ибо сейчас, в присутствии одержимого войной Дипольда Славного, трусость и смелость каким-то непостижимым образом смешивались и подменяли друг друга. Говорить и даже намекать Дипольду об отступлении было непозволительно и малодушно. И в то же время отчаянно смело.

Дипольд тоже ждал. Глаза пфальцграфа опасно сузились. Губы побледнели. Левая щека нервно подергивалась.

— И себя ведь погубите, и людей зря положите, ваша светлость, — с тоской, но с какой-то особенной, твердой, обреченной тоской закончил Ганс, понимая, вероятно, что его словам уже не внемлют и его самого едва ли выпустят теперь из шатра. — А люди-то — они жить хотят. Зачем же их… так… на верную смерть?

— Кто еще хочет повернуть назад? — тяжелым взглядом (крепостной блок, павший сверху и впечатывающий в землю, а не взгляд!) Дипольд обвел присутствующих. — Кого еще напугал магиерский ворон? Кому жизнь в позоре милее победы или славной смерти?