Книга Рубикон. Триумф и трагедия Римской Республики - Том Холланд

Рим более не симпатизировал своему прежнему фавориту. Римское общество было полно жестких двойных стандартов. Те же самые моралисты, которые напоминали старикам о том, что нет «ничего такого, чего им следовало бы опасаться в большей степени, чем искушение праздности и бездействия»,[54]принимались жестоко осмеивать тех, кто отказывался стареть благопристойным образом. Когда новый консул, стремившийся закончить войну в Италии, прежде чем обратить все свое внимание к Востоку, поспешил вернуться к стенам все еще не покорившейся Нолы, Марию также посоветовали отправиться в Кампанью. «Теперь он может вполне спокойно поселиться в своей вилле — благодаря стараниям Суллы, — ехидничали сатирики. — Ведь вместо того, чтобы подвергаться насмешкам в Риме, Марий имеет возможность вернуться на берега Неаполитанского залива и ежедневно есть устрицы до конца жизни».

Марий ответил на выпад, обратившись к публичным тренировкам. Каждый день он появлялся на тренировочной площадке и до изнеможения бегал, ездил верхом, упражнялся с копьем и мечом. Потребовалось немного времени, чтобы вокруг него начала собираться толпа — глазевшая и подбадривавшая. Одновременно Марий начал добиваться политической поддержки. Ему был нужен человек, способный предложить обществу передать главнокомандование от Суллы к нему самому. То есть, по сути дела, Марий нуждался в трибуне.

Он обрел такового в лице Публия Сульпиция Руфа, человека, которого впоследствии пропаганда чернила как «жестокого, безрассудного, жадного, бесстыдного и лишенного каких-либо принципов»[55]— впрочем, красноречивое описание сие, скорее всего, исходило от Суллы. Но, как бы то ни было, Сульпиция нельзя назвать человеком, лишенным принципов. Он был предан своему делу — до самой смерти. И воинствующая ревность его ни в чем не нашла столь яркого выражения, как в пожизненной борьбе за предоставление полных гражданских прав италикам, которая требовала энергичного участия даже тогда, когда они были предоставлены. Опасаясь, что засевшие в Сенате консерваторы стремятся организовать заговор с целью «заболтать» проведенное законодательством предоставление гражданских прав, Сульпиций подготовил законы, обеспечивавшие чистоту этого процесса, добился согласия консулов, а потом представил свой билль народу. К его величайшему гневу, Сулла и его коллега по консульскому посту, Помпеи Руф, сперва оказав Сульпицию то, что он счел за поддержку, объединившись, выступили против предложенного им закона, чем обеспечили его поражение. Оказавшись перед лицом этого предательства, Сульпиций, естественно, был несказанно огорчен. Прежде он считал Помпея Руфа своим близким другом; но теперь, поклявшись отомстить ему, начал искать новых союзников. И в этот самый момент в поле его зрения появился Марий. Полководец и трибун быстро достигли разумного согласия. Марий изъявил готовность поддержать законы Сульпиция, который взамен предложил передать восточное командование от Суллы к Марию. Укрепив подобным образом свои позиции, Сульпиций заново приступил к проведению своих законов. Сторонники его дружно вышли на улицы, и в городе начались волнения.

Известия о беспорядках пришли и в расположенный возле стен Нолы лагерь Суллы. Встревоженный, он поспешил назад в Рим. Прибыв туда, Сулла провел тайное совещание с Помпеем Руфом, однако Сульпиций, узнав об этом, привел отряд своих сторонников, чтобы прервать встречу. В завязавшейся стычке был убит сын Руфа, сам он едва унес ноги, а Сулла самым унизительным образом нашел убежище от толпы в доме Мария. Далее последовали еще более горькие унижения. При всем своем консульском достоинстве Сулла не имел теперь сил противостоять требованиям Сульпиция, ибо Римом правили не консульские фасции, а народ, который подчинялся трибунам. Вынужденный согласиться с принятием законов в пользу италиков и с лишением Руфа консульства за его измену, Сулла как будто бы не получил взамен ничего, кроме права продолжить свое пребывание у власти и возвратиться к осаде Нолы. На этой стадии развития событий вопрос о главнокомандовании в войне с Митридатом даже не упоминался. У Суллы не было причин сомневаться в том, что, во всяком случае, это его назначение остается неизменным. Тем не менее, возвратившись в свой лагерь, где внешние признаки его поста во всем их грозном великолепии пребывали на самом виду, он не мог иначе как с горечью размышлять о той пропасти, которая вдруг разверзлась между видимостью и сущностью его власти. Его репутации был нанесен такой ущерб, что загладить его могла только победоносная война на Востоке. Иначе это консульство, вместо того чтобы открыть ему путь к славе, грозило стать завершением карьеры.

Итак, для Суллы, как и для Мария, ставка сделалась чрезвычайно высокой, только, в отличие от Мария, Сулле еще предстояло понять, насколько высоко ей еще суждено вырасти. И в этот миг на ведущей в Нолу из Рима дороге показался еще один запыленный всадник. Едва он оказался среди осадных укреплений, его немедленно привели к консулу. Вестник оказался одним из штабных офицеров Мария, и один только взгляд на него сразу сказал Сулле, что его ждут плохие новости. Однако настолько скверного известия он все-таки не ожидал. Гонец сообщил Сулле о том, что состоялся плебисцит, проведенный по предложению Сульпиция. Результаты его были одобрены римским народом и обрели статус закона. Согласно им Сулла отстранен от командования армией, отправляемой в поход против Митридата. Заменял его на этом посту, естественно, Марий. Штабной офицер явился, чтобы принять командование армией. Сульпиций выплатил свой долг.

Оправившись от первоначального потрясения, Сулла пришел в ярость и удалился в свой шатер. Там он торопливо проделал некие вычисления. Возле Нолы под его рукой находилось шесть легионов, причем пять из них должны были отправиться на войну с Митридатом, а шестому, в котором было всего около тридцати тысяч человек, предстояло продолжить осаду. И хотя прошлым летом под командованием Суллы находилось намного больше людей, войско его и теперь представляло собой внушительную силу. Поравняться с ней могли только легионы Помпея Страбона, занятые усмирением мятежников по ту сторону полуострова. Остававшийся в Риме Марий вообще не имел легионов.

Уравнение оказалось весьма простым. Но почему же тогда Марий не смог составить его и почему столь опытный интриган решил загнать своего главного соперника в угол, когда тот имел под рукой шесть закаленных в боях легионов? Очевидно, мысль о том, что Сулла может попытаться силой вырваться из угла, так и не пришла Марию в голову. Такой поступок был невозможен… немыслим. В конце концов, римская армия являлась не личной дружиной командовавшего ею полководца, но воплощением воюющей Римской Республики. Верность войска принадлежала тому, кто был конституционным образом назначен командовать им. Так было во всякую пору, когда граждане Республики выходили на бой, — и у Мария не было причин считать, что положение дел могло перемениться.

Однако у Суллы причины были: ненависть к сопернику, ярость разочарованного честолюбия и полная убежденность в справедливости собственных претензий помогли ему принять жуткое и неслыханное решение. Никто из граждан еще не водил легионы против своего родного города. Чтобы предпринять такой шаг, чтобы нарушить такую традицию, требовалась решимость, превосходящая возможности римлянина. Тем не менее, похоже, что Сулла не проявил ни малейшей нерешительности. Все самые успешные его операции, как утверждал он впоследствии, были результатом не взвешенного анализа шансов, а внезапного порыва вдохновения. Сам Сулла считал подобные вспышки посланными богами. При всем своем зловещем цинизме, он был чрезвычайно религиозным человеком. Сулла нисколько не сомневался в том, что ему покровительствует богиня — великая богиня, более могущественная, чем любые боги, которые могут оказаться задетыми его действиями. Что бы ни делал Сулла, как бы высоко ни тянулся, он мог не сомневаться в защите Венеры, дающей своим любимцам плотскую привлекательность и удачу.