Книга Маги и мошенники - Елена Долгова

Магдалена пошарила за пазухой и выбрала самую крупную, увесистую шишку, а потом, размахнувшись, метнула ее далеко через поляну, прямо заросли мелкого сосняка.

– Эй, жохи, сучья трещат, – заявил, опомнившийся альвис, – сюда идут шныри.

– Атас! – рявкнул Шенкенбах.

Моментально помирившаяся троица выскочила за двери и исчезла в кустах, бросив на произвол судьбы сумки волшебника и кипящий котелок.

Магдалена выждала, пока перестанут трещать ломаемые убегающими громилами ветки, и проскользнула в избушку. Сумки колдуна ее не разочаровали – нашлись даже корень мандрагоры и павлинья желчь. Варево в котелке отдавало гнильем и низкопробной, дешевой порчей, ведьма, поразмыслив, опрокинула котел прямо в огонь, прихватила поклажу, и, стараясь не вдыхать ядовитые пары, выскочила на свежий воздух.

В мешке отыскались амулеты, пара запасных сандалий и даже кошелек с десятью медными марками скудного задатка. Магдалена обулась, подвязала к поясу кошель колдуна и отправилась в путь, держа направление против солнца, на восток.

Изощренное чутье и ненависть позволяли ведьме ловить незримый след Адальберта, она брела, огибая пни и стройные стволы сосен, вброд пересекла неглубокий ручей, остановилась, пропуская встречный отряд имперской стражи.

Сержант увидел поджарую тетку средних лет, одетую в рваный балахон и грубый плащ. Он придержал коня, повернулся в седле:

– Женщина, стой!

Магдалена остановилась.

– Ты не здешняя и видом подозрительна. Отвечай прямо и без утайки – не имела ли ты общения, любовного, плотского или иного, с беглым разбойником по имени Шенкенбах. Росту он высокого, телом крепок, волос имеет черный и толстую шею.

– Нет, мессир капитан, общения с этим бессердечным разбойником я не имела, – честно призналась ведьма.

«Повышенный в чине» сержант польщенно приосанился. Он еще раз оглядел женщину. На этот раз она почему-то показалась ему молоденькой, испуганной и беззащитной.

– Можешь продолжать путешествие. И будь осторожна, красотка, дороги неспокойны, засветло доберись до жилья, а еще лучше – сыщи себе господина, не годится такой пригожей женщине бродить в одиночку…

Колдунья молча поклонилась завороженному ею сержанту, потрогала амурный амулет на шее и, поправив на плече похищенные у разбойников мешки, тронулась в путь…

* * *

Где-то далеко, в замке Лангерташ, могущественный император Церена отставил в сторону магический кристалл и сардонически усмехнулся.

– Теперь ты убедился, фон Фирхоф, насколько безнадежно буксует повозка правосудия? Государственная стража на дорогах ежегодно обходится нам в круглую сумму. Эта сумма ужасна, я не желаю ее называть, впрочем, ты сам все понимаешь. Баронское ополчение порой ведет себя лишь чуть получше грабителей.

– Торговля и земледелие нуждаются в защите, государь.

– Ах, Людвиг, есть вещи очевидные, но тем не менее нестерпимые словно угнездившийся под сводами тронного зала рой ос.

– Прикажете сместить наместника провинции?

– О нет, новый будет ничем не лучше старого, поверь. Я хочу оставаться Справедливым – опознать в этой женщине ведьму не под силу простому сержанту.

– Ее арест не входил в наши планы.

– Разумеется. Ах, Людвиг, теперь я понимаю, почему ты настоял, чтобы ее выпустили на свободу с голыми руками и без гроша.

– Эта колдунья не пропадет, но стоит ей заподозрить подвох и помощь с нашей стороны, результат может оказаться плачевным. Сейчас она ослеплена ненавистью и мечтой о мести. К сожалению, когда-нибудь это кончится.

– И что тогда?

– Тогда вмешаюсь я, государь.

Гаген Справедливый охотно согласился.

– Я надеюсь на тебя, но будь осмотрителен с этой дикой кошкой. Я не понимаю ее неистовства. Ведьма не отомстила жителям Тинока ничем, кроме бездействия в дни чумы и, тем не менее, готова на край света мчаться за Хронистом, которого не видела никогда.

– Здесь имеется тонкая разница, государь. – ответил Людвиг фон Фирхоф. – У жителей Тинока много сердец и много голов, они все разные, и все не очень умны, у Адальберта же – только одна душа и одна, и притом очень умная, голова. Знахарку гонит в путь желание разом покончить с тем, кто стал в ее глазах олицетворением умудренной и преднамеренной несправедливости.

Стуча сапогами, вошел и по-солдатски отсалютовал Кунц Лохнер.

– Мой император…

Гаген Справедливый обернулся, растерянно сощурив близорукие глаза.

– Капитан? В чем дело, я не звал вас…

Встревоженный Людвиг фон Фирхоф поспешно набросил на мерцающий магический кристалл парчовую ткань.

– Тревожные вести с юга, мой император.

Император встал, обычная печать легкой расслабленности и меланхолии покинула облик правителя.

– Людвиг, останься. И позаботься, чтобы нас не беспокоили.

Лохнер протянул повелителю футляр со свитком, Гаген склонился над пергаментом, потом протянул послание другу:

– Читай и ты.

Фон Фирхоф расправил испачканный свиток и прочитал торопливые, в брызгах и мелких кляксах, бурыми чернилами написанные строки:

«Государю Церена, императору Гагену Справедливому капитан форта Толоссы, Мориц Беро шлет с оказией пожелания доброго здравия и заверения в верности.

Довожу до ведома вашего, государь, что в ночь перед кануном праздника св. Регинвальда форт наш был изменнически взят в осаду. Причиной тому явились горожане, ведомые бывшим священником церкви св. Коломана, а ныне мятежником, именуемым Клаус Бретон, в ослеплении злобы коими убиты были епископ толосский, отец Гильдебранд, множество священников и лиц благородного происхождения, а также состоятельные горожане, в числе них находился и бургомистр Толоссы, мэтр Симонен. С печалью души моей и стыдом непомерным принужден признать, государь, что часть солдат, находившихся под началом моим, презрев клятвы, данные короне Церена, и увлекшись посулами Бретона и сообщников его, Штокмана и Арно, соединилась с бунтовщиками. Солдаты гарнизона в числе пяти сотен мечей, сохранив верность величеству вашему, замкнулись в стенах форта, с малым количеством провианта и скудными запасами масла и стрел.

Заверяя и клянясь Господом Единым нашим в сугубой верности своей, умоляю вас, государь, кровью лучших из лучших граждан политой Толоссе помощь оказать солдатами, продовольствием и воинским снаряжением, до той поры, пока форт не пал, взятый толпой озлобленных противудействием нашим мятежников. В противном случае не вижу я способов избежать наихудшего и остается нам лишь предать души свои в руки милосердного Творца.

Мориц Беро».

Фон Фирхоф видел, как судорога ярости на короткий миг изуродовала оплывшее в последние годы лицо императора, сделав его похожим на покойного отца – на Гизельгера.