Книга Туман на родных берегах - Дмитрий Лекух

Где нас нет – там везде хорошо.

…Разумеется, они напились.

Да так, что павшее в неравной борьбе с молодым вином тело Никиты пришлось относить наверх, на антресоли.

Позорище, честно говоря.

Да еще и на глазах ехидного Юрия Карловича.

Когда он очнулся, во дворе было тихо и довольно сумрачно: то ли ранний вечер, то ли сравнительно позднее утро, сразу не разберешь.

Молодец, чего уж тут.

Не умеешь пить с южанами – не берись.

По крайней мере солнца, несмотря на отсутствие густой южной темноты, видно не было.

Осип, понятное дело, отсутствовал.

А Юрий Карлович был на месте – спал, уткнувшись лицом в грубо сколоченный садовый стол, между мисками с рубленой жареной черемшой и копчеными черноморскими барабульками.

Никита поморщился, то ли от головной боли, то ли от общего недовольства своим внутренним и внешним состоянием, и решил, что это выглядит довольно живописно и даже символично, словно на многочисленных, заполнивших весь дом начальника Одесского уголовного розыска работах Адольфа Шикльгрубера.

Одним «портретом спасителя» благодарность художника явно не ограничивалась.

Пока был еще относительно трезв, Ворчаков прикинул, что стоят эти ранние работы знаменитого художника, видимо, целое состояние.

Если продать, даже особо не торгуясь, оптом, хватит на нескромную жизнь в столь милом сердцу Шора Рио-де-Жанейро.

Он вздохнул.

Достал из не разобранного саквояжа свежую льняную костюмную пару, чистую косоворотку и пошел полоскаться под уже знакомый садовый душ, размышляя о том, у кого бы поинтересоваться текущим временем суток: будить на этот предмет спящего за столом Юрия Карловича представлялось ему неразумным.

Юрий Карлович проснулся сам, едва услышал тихий плеск старенького садового душа.

Зевнул, потянулся.

Глянул на обнаженного Никиту, плескавшегося под не остывшим за ночь баком с водой.

Завистливо хмыкнул, скинул пиджак и жилет, аккуратно развязал галстук, снял круглые интеллигентские очки в тонкой металлической оправе и… умылся в стоящей неподалеку дождевой бочке.

Маленькой пухлой ладошкой пригладил волосенки на чуть лысоватой, правильной формы голове со строгим, тяжелым подбородком.

И только после этого глянул на массивные часы-хронограф на тонкой, то ли стальной, то ли серебряной цепочке.

И уселся обратно под платан.

Когда Никита подошел к столу, трезвый как стеклышко Юрий Карлович протянул ему стакан со все той же «Изабеллой» и заботливо сооруженный бутерброд из холодной свинины с сыром, украшенный пучком вяловатой зелени и заветреными помидорными и огуречными кружочками.

– Подобное лечится подобным. Иначе я бы предложил вам водки. Так что глотайте залпом и постарайтесь не проблеваться…

Никита, чувствуя характерные позывы уже от одного взгляда на эту сладкую дрянь, глянул на немчика, мучительно изогнув домиком бровь.

– Пейте-пейте. И не думайте, мол, что немцу хорошо, то русскому смерть, или как там говорится. Во-первых, я не немец, несмотря на остзейское отчество. Из польских дворян. А во вторых процессы физиологии для всех народов арийской расы выглядят одинаково. Спросите у своего соратника Розенберга, он подтвердит. Кстати, если все-таки надумаете блевать, советую успеть добежать до клозета: тетушка Осипа ушла и убирать за вами будет некому…

Пришлось подчиниться.

Желудок, правда, немедленно взбунтовался, но Никита Ворчаков недаром слыл мужественным человеком: услуги клозета ему не понадобились.

Польский шляхтич, так похожий на остзейского немца, следил за этой тяжкой внутренней борьбой с восхищением истинного ценителя.

Сопереживал, так сказать.

Хотя и довольно холодно и отстраненно.

«Изабелла» прижилась, и полковник, с удовольствием выдохнув, потянулся за папиросами.

– А вот этого не советую, – строго проговорил Юрий Карлович, – не спеша разливая по крупным стопкам водку из невесть откуда взявшейся на столе запотевшей бутыли с этикеткой от знаменитого коньячного короля Шустова. – Сначала водочки под черемшу. Минимум две, а лучше три стопки. А вот потом – можно и закурить…

Глава 21

После второй рюмки полегчало.

А после третьей Никита Владимирович достал из пачки папиросу, вопросительно посмотрел на Юрия Карловича, дождался его снисходительного кивка и с наслаждением закурил.

Потом, уже по собственной инициативе налил еще полстопочки.

Выдохнул.

Подумал и налил еще, успокоительно кивнув в ответ на вопросительный взгляд Юрия Карловича: не беспокойтесь, меру знаю.

Тот только плечами пожал.

Полковник Имперской безопасности не знать меры не может по определению.

Никита затушил папиросу.

– Ну, ведите. Вам же наверняка Осип инструкции оставил на случай моего внезапного пробуждения.

Пропагандист хмыкнул, и в глазах его, обманчиво добрых за толстыми стеклами очков, заплясали злые веселые бесенята.

– Разумеется, оставил, – кивает. – И на случай «непробуждения» тоже. На этот случай они, кстати, звучат куда более красиво и обстоятельно: берешь ведро, наполняешь его максимально холодной водой, и обливаешь на х…

Ворчаков поежился.

Нда.

Забавно, ничего не скажешь.

Добрый у них город.

Хорошо еще, самому получилось проснуться.

А Юрий Карлович тем временем невозмутимо продолжал:

– А в случае «пробуждения» все довольно скучно. Сейчас мы с вами хлопнем еще по маленькой и пойдем в наш местный яхт-клуб, его года два назад открыли на Ланжероне. Точнее не пойдем, а поедем, машина ждет за воротами. Я провожу. Осип будет ждать вас там, в ресторане, приблизительно через полчаса, а езды туда минут пятнадцать. Это – если не спешить, разумеется…

Вечерняя Одесса – вообще удивительный город, совсем не похожий на себя же в дневном, так сказать, варианте.

Вообще ни на что не похожий.

И особенно летом, когда легкие запахи от цветущих вокруг диковинных южных растений плывут в вечернем воздухе и смешиваются с ароматами хорошо промаринованного жареного мяса и легкого молодого вина, а смешливые и раскованные девушки стараются максимально облегчить свое и без того небогатое, легкое, почти что невесомое одеяние.

Ну а полная и яркая южная луна на стремительно чернеющем небосклоне изо всех сил пытается соперничать с огнем электрических фонарей, в которые бьются невесомыми стайками мириады прекрасных в своей уродливой изящности, неведомых ночных насекомых.