Книга Оседлать чародея - Сергей Крускоп

Руины Кощеева замка успели скрыться за поворотом, когда Виан спросил:

– А если ж он был такой хороший чародей, как же случилось, что и сам не спасся, и замок разрушенный стоит?

– Сила силу ломит, – неохотно проговорил конек.

Еще как ломила!

Кошч стоял, сжимая в руках дымящийся посох, и смотрел, как осаждающие карабкаются на стены. Заклинания у него закончились, но разогретую жрецами толпу это не только не остановило, а даже подстегнуло. На место треснувших и рассыпавшихся лестниц были принесены новые, а в одночасье проржавевшие алебарды и цепы сменила сталь в руках храмовых стражников – добротная сталь, не боящаяся ни воды, ни соли.

Разумеется, заклинания в памяти и в магических «игрушках» Кошча не иссякли полностью. И будь под стенами не задуренные кесами селяне и стражники, а войска неприятеля, он бы не колебался ни минуты. Уже сейчас лежали бы под стенами обугленные трупы, кривя изувеченные руки, навеки отученные держать бранное железо. А поднимись он на башню да переломи посох – отсюда и до самого стольного града не осталось бы в живых не то что человека – мыши полевой! Но вокруг простирались поля, леса и деревни страны, которой он когда-то поклялся служить. Не царю поклялся и даже не народу – самому себе. И на стены лезли те, чьих дедов он охранял от нашествий с моря, от кхандийских и сурицийских пиратов, от моровых поветрий…

А теперь дети тех угорийцев, что не умерли от чумы и не были проданы на невольничьих рынках Суриции, орут: «Выходи, поганый чернокнижник!»

– Уходить пора, господин! – донесся из-за спины голос слуги. – Или уж сделать что-нибудь.

«Удивительно, – подумал тот, кого называли Кощеем, – бедняга Салив, я ведь его помню совсем молодым человеком, а теперь он уже при седой бороде и внуками, наверное, обзавелся! И вправду, как тут не объявить меня Бессмертным! А люди такое не прощают. Всякое могут простить: богатство, и славу, и умения разные, а вот бессмертие, даже мнимое, – нет. И когда ты, седея и горбясь, видишь, что чаша сия минует того, кто помнил ребенком еще твоего отца, – тогда и возникают легенды о похищаемых и предаваемых лютой смерти девицах, о страшной черной магии и о Смерти, спрятанной в ларце на краю Света…»

– А бессмертие, даже мнимое, – не простят! вслух сказал Лазаро.

– Что-что? – переспросил Виан.

– Нет, это я так, – отмахнулся конек, – мысль голову пришла одна.

На четвертый день пути Нижняя Угория закончилась. Об этом объявил конек, который на каждом привале скрупулезно изучал карту, прося Виана от метить пройденный путь.

– А теперь что? – Виан с интересом оглядывался по сторонам.

Границы как таковой не было. Формально ею служила речка Умча, протекавшая по широкой долине. Однако на том месте, где через песчаную дорогу перекатывались холодные водные струи, не было ни рогатки, ни хотя бы шильды. Деревья на обоих берегах росли одни и те же: поближе к воде – морщинистые корявые ветлы, подальше – раскидистые дубы и липы, меж которыми затесались редкие черемухи да дикие яблони. Если Виану, до недавнего времени полагавшему столицу невесть какой далью, и казалось, что над заграничным берегом небо должно быть мрачнее, а солнце светить по-другому, то он был разочарован. Светилу ведь все едино, на кого тепло лить, и облака границ человеческих не признают. Да и деревья на той и этой стороне запросто могли вырасти из семян, созревших когда-то на одной ветке.

Нет, неверно было бы утверждать, что угорийцы вовсе никак не отметили границу. Были и шильды, и рогатки, любовно, хоть и криво выкрашенные в черную и белую полоску, были скучающие стражи, собиравшие дань с проезжих купцов – не слишком, впрочем, на этом тракте многочисленных. Но все это жалось к крупным селам, к большому жилью. Здесь же, в окрестностях Умчи, люди селились негусто, маленькими деревеньками, а то и вообще заимками. Так повелось еще с тех времен, когда Эриант простирал свою власть над всеми здешними землями. А почему – этого конек не знал.

Перейти Умчу и выйти, таким образом, за границу Угорий труда не составило. Речке было все равно, в чьих владениях она протекает и чьи подданные мутят ее воду. Она бежала по долине, то торопливо снуя между корявыми ветлами, то разливаясь вширь и с журчанием переливаясь через собственные же песчаные намывы. Там, где копыта коней и колеса подвод за десятилетия разбили прибрежную дерновину, Умча сделалась шириной саженей в десять – двенадцать, зато глубиной от силы до середины голени.

Виан, и так большую часть пути несший сапоги на плече, закатал штаны и шагнул в студеную воду. Три дюжины шагов – и Угория осталась позади, проводив путника столь же равнодушно, как встретил его чужой берег.

– Здесь переночуем или пройдем еще? – поинтересовался конек, отряхивая ноги от речной воды.

– А сколько мы за сегодня отмахали? – встречно спросил Виан, оглядывая приречное редколесье. – Перекладов, пожалуй, четыре по десять, а то и более…

– Это называется сорок, – вставил конек.

– Ну да. Я бы и здесь остановился, но вон там, похоже, деревенька какая-то. Видишь, дым из-за деревьев поднимается? Может, там люди добрые пустят на постой – надоело что-то на земле да на листьях спать.

Конек присмотрелся, а потом и прислушался.

– Точно, – сказал он, – деревня: собака лает.

– Ну так пошли, чего время тянуть.

Деревня была довольно большая и не на угорский манер окружена частоколом. В спокойной Угорий строили частоколы или насыпали земляные валы лишь вдоль побережья, боясь нападения пиратов, или по самой границе степи, где, случалось, в голодный год шли в набег степные племена. В остальном же государстве справедливо рассуждали, что ежели какой неприятель сможет преодолеть порубежные крепости, частокол против него – плохая защита. Лучше уж загодя поклониться чем-нибудь, чем земля одарила, ближайшему боярину или храму, а в трудную годину уйти всем за прочные стены – замковые либо монастырские.

Ворота, впрочем, заперты не были – похоже, никаких набегов давно не случалось и в скором времени не предвиделось. Виан с горбунком осторожно прошли во внутреннюю часть ограды. У ворот, пусть даже и незапертых, могла бы стоять стража. Однако частокол, видать, и вправду окружал деревню больше по местной традиции, «на всякий случай», и никакой стражи Виан не заметил. А может, дозорный и был, но сидел где-нибудь повыше, на одной из примкнутых к частоколу башенок, и не счел нужным спускаться ради одинокого путника.

Широкая улица вела от ворот к тому, что можно было бы назвать центральной площадью, – вытоптанному кругу пыльной земли шириной саженей тридцать. Здесь, видимо, происходили все наиболее значительные общественные события, включая торги, ежели таковые вообще случались, всевозможные празднества, народные гулянья и народные же собрания. Площадь была окружена домами, принадлежавшими, надо полагать, наиболее важным представителям здешней общины, включая, разумеется, и старосту. На ступеньках новенького, не успевшего еще потемнеть крыльца Старостиной избы сидели и важно беседовали трое мужиков в возрасте Вианова отца.