Книга Последнее звено - Виталий Каплан

Мечты, мечты! Я не успел даже зацепить того, кто держал Алешку, – коротким незаметным движением старший врезал мне под ребро, и сейчас же подскочили задние, швырнули на землю. Низ живота затопило огненной лавой – видимо, пошли в ход ноги.

– Не по лицу! – скомандовал старший.

А им и плевать было на лицо. У брошенного наземь человека полно всяких интересных для ножной обработки мест – печень, почки, ребра.

Извернувшись, я попытался хотя бы прижать колени к животу – и успел увидеть, как Алешка, резко нагнувшись, цапнул держащего его парня за руку. Всеми своими недавно отросшими коренными зубами. Тот, взвыв, на мгновение разжал пальцы – и мальчишка бросился вниз по улице с хорошей спринтерской скоростью. Укушенный дернулся было за ним, но главарь коротко пролаял:

– Некогда.

Он сказал что-то еще – я не расслышал, в голове мутилось, а пожар в животе разгорался все яростнее.

Почувствовал лишь, что меня схватили под руки и куда-то тащат, а ноги мои волочатся по немощеной земле, чертят в пыли какие-то извилистые линии.

Линии… Вот уж самая не подходящая сейчас мысль. Но вместо того чтобы вырываться или хотя бы звать на помощь, я вдруг задумался над Алешкиным криком: оторвы. При чем тут оторвы? Сравнение гопников с девицами легкого поведения – это как-то странно…

Я не слишком понимал, куда меня тащат, все мелькало перед глазами и расплывалось бурыми пятнами. Вот какие-то заборы… крапивные джунгли, бурьянные леса… вонь помойки, блеск воды, сваленные бревна… Заходящее солнце светит то справа, то слева, скачет оранжевым волейбольным мячом…

В себя я пришел, только когда ощутимо потемнело. Вытянул шею, оглядываясь.

Когда-то это было домом – до пожара. «Красный петух клюнул», – вспомнилась мне вдруг народная фразочка. По-здешнему, кстати, звучит почти по-русски: «Червон петел уклеваста».

Черные, обугленные стены. Толстые бревна, крепкие – не обвалились, выдержали. А вот крыша частично обрушилась, торчат отдельные стропила, перечеркивают синее небо. Пола нет – доски выгорели до земли, и я стою на головешках Стою и не могу шевельнуться – спина упирается в какой-то столб, руки и ноги привязаны к нему же.

Что-то мокрое касается моей щеки. Похоже на половую тряпку. Да, тряпка и есть – кто-то смывает мне с лица пыль и кровь.

– Что, Гонша, порядок? – этот голос я вспомнил. Главарь неопределенного возраста.

– Угу… Готов. – У стоящего сзади и потому невидимого мне Гонши голос совсем молодой, явно недавно сломавшийся, у нас бы этот Гонша в десятый класс ходил.

– Время… – вздохнул главарь и остановился передо мной, цепко, изучающе оглядывая. – Звать как? – коротко спросил он.

К чему играть в Штирлица? Я же все равно ничего не знаю: ни где золото партии, ни какого цвета трусы у Евы Браун…

– Андрей, – прохрипел я.

– Прозвание! – после недолгой паузы последовал вопрос. Это он что, насчет фамилии?

– Чи… Чижик.

– Лет сколько?

– Девятнадцать.

– Ладно, хорош. Белой, давай шуруй. Да скоро, солнце садится.

Худенький и юркий тип со странной кличкой Белой выступил вперед. Мне показалось, что среди нападавших его не было. В руках он держал…

Я не мог поверить, до того это выглядело бредовым. С шеи у него свисала горизонтально расположенная квадратная доска, на доске был закреплен бумажный лист. А в руке у него был… обычный карандаш.

Внимательно оглядывая меня, Белой начал делать быстрые штрихи. Рука его так и летала над бумагой, иногда он заходил справа, иногда перемещался влево, несколько раз зачем-то присел. Штрихи испещряли лист, падали на него, точно косые струйки дождя, но струйки тщательно выверенные. И скоро я понял, что на бумаге не что иное, как мой портрет. Причем нарисованный классно. Этому Белому бы на Арбате прохожих рисовать. Цены от стольника и до потолка…

– Ну, долго еще? – несколько раз подстегивал его старший, и наконец художник удовлетворенно хмыкнул:

– Готово.

– Ну, слава Хроносу, – проворчал главарь. – Уходим.

Он подошел ко мне вплотную, ухватил пальцами за нос.

– А ты, Андрей Чижик, обо всем, что было, молчи. Скажешь кому, я тебя найду, яйца отрежу и сожрать заставлю. Понял меня?

Я промычал что-то невнятное. Отупение мое постепенно проходило, внутри рождалась злость.

– Понял, спрашиваю? – он не сильно, но явно издевательски шлепнул меня по губам.

– Понял, – прошипел я.

– Ну, смотри… – хмыкнул старший.

Спустя пару секунд никого уже тут не было. Кроме Андрея Чижика, узника этих руин. Естественно, отвязать меня от столба они и не подумали.

Интересно, долго ли я здесь проторчу? Найдут ли меня когда-нибудь? Или вот так помру от жажды, голода и неудовлетворенной мстительности?

Уже почти совсем стемнело, когда наконец послышались шаги и голоса, мелькнуло в черном оконном проеме пламя факела.

– Спасибо, ребята, вы очень оперативны, – единственное, что вырвалось из меня, когда веревки были обрезаны и чьи-то крепкие руки подхватили мое многострадальное тело.

4

– А главного они как называли? Постарайся вспомнить, Андрей, это важно.

Я сидел на лавке, привалившись спиной к теплому дереву стены. Охваченная тугими повязками грудь еще побаливала, но уже не как вчера, когда мое беззащитное тело мучил лекарь Олег.

Светило местной медицины явилось, уже когда было совсем темно – то есть темно на улице. В усадьбе-то горели чудо-факелы, никто не ложился. Боярин Волков нервно расхаживал по людской. Я почему-то представил, как он достает из широких карманов своих шаровар мобильник и кого-то вызванивает. Стало смешно, да так, что я забился в судорогах. Хотел – и никак не мог остановиться.

– Пройдет, – прокомментировал явившийся наконец лекарь. – Это истерика.

Надо же, какая терминология! Это прозвучало не в моем мысленном переводе, а именно что в оригинале, на «словенской речи». Хотя я давно заметил – в ней полно иностранных слов. То ли греческих, то ли латинских – здесь я был не силен.

По приказу лекаря Олега меня раздели догола, положили на лавку. Опустившись передо мной на корточки, великий врач принялся выстукивать меня кончиками пальцев. Чем-то это походило на мои недавние упражнения с барабаном, только вот лекарский ритм оказался куда сложнее любой роковой композиции. Досталось и грудной клетке, и спине, и даже более деликатным местам. При каждом касании вспыхивала боль – точно иголка впивалась. Я, конечно, терпел, но чувствовал себя как на приеме у стоматолога-садиста.

– Повезло парню, – лекарю, видно, надоело надо мной издеваться, и он переключился на свою котомку с пилюлями.