Книга Город, который сошел с ума - Борис Юдин

Васильев не понял:

– Какой обмен, Игорь? Что на что и когда?

– Какой ты… – улыбнулся Добежалов. – наивный. Я дал Ходулину на водку, чтобы он порепетировал со своими орлами. Вот и получается, что я выменял твою драгоценную свободу на банальную бутылку.

Вышли на улицу. Похоже, что прошёл краткий дождь. Пахло свежестью и на асфальте лежали мутные зеркала луж. В одну из них Васильев ступил, задумавшись. А когда отматерился и вытер грязь с ботинка клоком травы, сорванной с газона, то спросил сам у себя:

– И какого хрена они в этом «Пророке» нашли? Банальный стишок. Если я правильно помню, даже перевод откуда – то.

– Э-э-э-э, братец! – подхватил тему Добежалов. – Тут ты в корне не прав.

Мелко берёшь. А ты глубже копай! Глубже. Стих этот для Пушкина в самом деле этапный. По Александру Сергеевичу так государственная машина прокатилась, что ему стало не до романтики. Ведь сразу после «Пророка» он напишет:

– Нет, я не льстец, когда царю

Хвалу свободную слагаю:

Я смело чувства выражаю,

Языком сердца говорю.

– А потом? – Спросил Васильев.

– А потом. Что потом? – задумался Добежалов. – Потом было всё, как положено.

Но весь остаток жизни преследовал Пушкина Медный всадник, с грозно протянутой рукой.

– Это уж… Да. – загрустил Васильев, но тут же грустить перестал, потому что стояли друзья уже у входа в единственный в Городе пивной бар.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Васильев толкнул тяжёлую дверь, вошёл вовнутрь и тут же остановился.

Остановился, потому что попал он явно не туда, куда хотел. В задымленном зале вместо привычных «стояков «стояли столы, вокруг которых и сидели, и стояли мужики. У дверей на полу устроился инвалид в бескозырке – играл на гармони и пел жалостливо:

– Ой, товарищи! Расскажу я вам. Этот случай был в прошлом году. Зверь отец убил дочку родную. Я про это вам песню спою.

Васильев постоял, постоял, и вышел на улицу.

– Что – то тут не то, Игорёк. – задумчиво сказал Васильев. – Что – то не так…

– Ты просто забыл, Олежка, что пивбар не тут. – пояснил Добежалов. – Здесь сейчас столовая «Берёзка «, а пивбар на Солнечной, нынешняя Горького, где раньше булочная была.

– Точно! – обрадовался Васильев. И тотчас же вспомнил эту булочную. Там надо было сначала выстоять очередь и только потом получить фунт тёплого ещё хлеба. Тёплого – потому что он просто не успевал остыть. И самое интересное было в том, что фунт редко отвешивали одним куском. Обычно получался и небольшой ломоток, который назывался довесок. И этот довесок можно было съесть по дороге к дому. И это тоже было радостно.

И вот с таким ощущением, что радость, всё – таки, была, да позабылась, вошёл Васильев в Городской пивбар, где плавали клубы дыма, вонь прокисшего пива и мочи. Васильев встал к стойке, чтобы место занять, а Добежалов в очередь за пивом. Очередь была совсем небольшая. Не то что в конце дня, когда мужики после работы позволяют себе оттяжку. Так что Васильев даже не успел толком перекурить как Добежалов уже пришёл с четырьмя поллитровыми кружками и тарелкой, на которой в окружении луковых колечек красовались несколько кусков нечищеной сельди иваси.

– За свободу! – улыбнулся Добежалов и приподнял свою кружку.

– За свободу. – согласился Васильев и тоже к кружке приложился.

А когда отпили немного Добежалов достал бутылку водки и соорудил ерша.

– Не круто будет? – озаботился Васильев. Но Добежалов утешил:

– По системе Станиславского положено, чтобы нервную систему в порядок привести.

И друзья глотнули за здоровую нервную систему.

– Что – то не так, Игорь. – сказал Васильев после того как закусили селёдочкой. – Не понимаю, но чую, что что – то не так.

– Слушай, Олег! – задумался Добежалов. – А ты уверен, что находишься в реальном Городе?

Васильев подумал, глотнул ещё ершика и признался:

– Нет. Не уверен. Слишком тут много такого, что быть не может, потому что быть не может никогда. Но, с другой стороны, где – то же я есть?

– Где – то есть. – согласился Добежалов.

– И вот из этого самого Где – то я вырваться не могу. Понимаешь?

– Понимаю. – сказал Добежалов шёпотом.

– Ты пойми, – тоже зашептал Васильев, – Я никогда в этой сраной эмиграции не пил столько, сколько здесь пью. И, что страшно и странно, это мне нравится всё больше и больше. И избавиться от этого я тоже не могу.

– А ты пробовал? – усомнился Добежалов.

– Что пробовал? – собрался обидеться Васильев.

– Избавиться пробовал?

– Нет! – признался Васильев. – Не пробовал, но твёрдо знаю, что ничего не выйдет.

– Тогда да. – согласился Добежалов. – Тогда конечно… Что уж тогда?..

И Добежалов ещё плеснул водочки в пивко, чтобы нить разговора не терялась. Плеснул и тут же отвлёкся:

– Олег! Хочешь, я тебя с настоящим пророком познакомлю? Шутка, шуткой, но чем чёрт не шутит? Может, он и вправду что – то знает?

– А что? Действительно. – Васильев внимательно присмотрелся к любителям пива. – Только не спеши. Я хочу сам угадать этого пророка.

– Давай! – согласился Добежалов и Олег Петрович начал угадывать. И через минуту, другую нашёл подходящую кандидатуру. На полу неподалёку от двери в туалет сидел мужик в рваном ватнике. Волосы на голове этого мужика стояли принципиально дыбом, напоминая не то Бетховена, не то Эйнштейна. И это странное поведение волос, по мнению Васильева, и было несомненным признаком гениальности.

– Вот он, Игорёк! – показал Васильев на эту радость парикмахера. – Этот Самый фактурный. Этот как раз то, что надо.

– Согласен. – кивнул Добежалов. И крикнул в другой конец зала:

– Фима! Подойди!

– Пить сегодня, парни, много не могу. – повинился Фима, подойдя. – Только что из дурки. Ещё не отошёл.

Васильев с удивлением смотрел на Фиму. Потому что был этот Фима типичным мальчиком из хорошей семьи. Белая рубашечка, галстучек, очки в роговой оправе, смущённая улыбка.

– А мы много и не дадим. – утешил Фиму Добежалов. – Нам самим мало. Тут вот какая штука. Вот у Олега ощущение, что он не может от Города избавиться…

– Какое ощущение, блин? – перебил Васильев. – Тут полный дурдом. Я уезжаю, а вместо этого оказываюсь в «Конторе» на допросе. Черти, домовые, и вообще.

– Пуповину надо рвать. – забормотал Фима и закатил глаза. – Рви пуповину, иначе никак. Иначе ребёнок не родится….

– Ты, Фима, остынь. Ты не горячись так. Не убивайся. – налил Добежалов Фиме.