Книга Ландо Калриссиан и Огненный ветер Осеона - Нейл Смит

— Сожалею, масса, с этим ничего не поделаешь. Мы должны доверять программе, которую я ввел в компьютер. Я не вижу на панели ни одного инструмента, на который можно положиться.

Даже в голосе робота звучал слабый намек на то, что он находится на грани истерики. Или, возможно, тому виной были уши Ландо, истерзанные криком вселенной, раздирающей себя на клочки.

В кают-компании Вайва Фибот очнулся ото сна, необычайно глубокого даже для его сонливого народа. Он встряхнулся, почувствовав, как разглаживаются перья на его длинной шее, и попытался снова закрыть глаза, когда вид в маленьком иллюминаторе напротив приковал его внимание. Офицер не отрывал от него взгляда, и его перья встопорщились.

Басси Вобах закрыла глаза руками.

Если бы она могла сосредоточиться хотя бы на одной мысли, она бы пожелала себе вторую пару рук, чтобы закрыть заодно и уши. Ей казалось, что сам Галактический центр пронзительно орет на нее за какой-то ужасный проступок, который она совершила, но забыла о нем. Рыдая, она сжалась в клубок в углу дивана, прижав колени к груди и зажмурившись так сильно, что видела только черноту, вызванную давлением.

Она зажала уши руками; титанический рев обезумевшего солнца и его резонирующих компаньонов отдавался в ее костях. Диванная подушка под ее лицом промокла от слез. Будет ли конец этому безумию?

В рубке по правому борту Вуффи Раа поменял еще один набор бесполезных инструментов. Они лгали, а это было еще хуже, чем просто бесполезность. В раздражении он отключил и собственный слух — по той же причине, по которой менял инструменты, — но это не помогло. Люди обладали довольно малым набором чувств, семь или восемь максимум, а у него были сотни, и сейчас казалось, что каждое из них превратилось во врага.

В отличие от Ландо, который мог страдать от визуальных или звуковых эффектов, но никогда не ощущал, как пулеметная очередь заряженных частиц проходит через его тело, часть органов чувств Вуффи Раа была сложным счетчиком излучений. Он мог чувствовать плотность и частоту, с которой дюжины видов частиц проходили сквозь него. Впервые за долгую жизнь он искренне желал иметь такую же ограниченную чувствительность, как у его хозяина. И впервые же он задумался об идее, согласно которой то, о чем ты не знаешь, не может тебе повредить.

Ландо чувствовал себя лучше — или, по крайней мере, в организме больше не было того, от чего он чувствовал себя плохо. К счастью, система канализации еще работала. Разумеется, она не была электронной и имела мало движущихся частей. Ландо, как и все прочие, иногда мечтал о несбыточном. Сейчас он хотел, чтобы у него не было движущихся частей, потому что каждый раз, когда он двигался, это вызывало волны тошноты, проходящие от конечности, которой он шевелил, до солнечного сплетения и отражающиеся обратно.

И снова. Вынуждая его раз за разом проверять работу туалета.

Тщательно проверять.

Он не думал, что захочет когда-либо видеть пурпурный цвет снова. Если выживет. Или если хотя бы захочет выжить.

* * *

Синий свет, который был больше, чем синим, проникал в каждый иллюминатор, обзорный купол и экран корабля. Все с той же очаровательной иронией, которая определяла абсолютно любое событие в злобной вселенной, на корабле идеально работали только внешние камеры с ретрансляторами, спрятанными в обшивке.

Цвет моря, синий цвет скорлупы яиц малиновки, небесная синева (синева небес миллионов различных планет, смешанных без разбору в агатовые водовороты), цвет крашенного в синий хлопка, бархатный синий, просто синий.

Ландо высморкался.

Его желудок, казалось, немного успокоился. Ландо бросил взгляд на Вуффи Раа, который напряженно и настороженно стоял у приборной доски, его щупальца лежали на рычагах, а глаз был прикован к прозрачному обзорному стеклу рубки.

— Как вы себя чувствуете, масса? Лучше?

— Не называй меня так. Да, лучше. А ты как пресс для мусора?

Ландо подумал о том, чтобы закурить сигару, — и вынужден был тут же снова бежать в туалет. Ложная тревога, но это практически заставило его отказаться от курения до конца жизни.

— Не знаю, масса. Боюсь, что я должен отключить свои сенсоры, чтобы продолжать функционировать. Пожалуйста, простите меня, если я перестану быть самим собой на время путешествия.

Ландо засмеялся:

— Я и сам никогда не буду собой снова! Могу я чем-то помочь? Кажется, у тебя полные щупальца работы.

— На самом деле мы больше ничего не можем сделать, масса. Курс установлен, и, я верю, мы ему следуем. Единственное, что я делаю, так это слежу за работой систем жизнеобеспечения и обслуживания. И то не уверен, насколько надежны показатели этих устройств.

— Мы всегда можем пойти и проверить — ты или я, имею в виду.

Ландо немного подтянул пристяжные ремни и выпрямился. Он всегда удивлялся, почему грусть описывалась как «синяя». Теперь он знал: еще немного синевы и он начнет искать что-нибудь острое, чтобы вскрыть вены.

Он и не предполагал, что есть столько оттенков синего, один отвратительнее другого.

— Думаю, что не стоит, масса. Если что-то пойдет не так здесь, то потребуются усилия нас обоих, чтобы исправить ситуацию. Но вы можете спросить у пассажиров, как обстоят дела в остальной части корабля.

— Хорошая идея. — Ландо нажал кнопку интеркома. — Приветствую! Кто-нибудь меня слышит? Мы просто хотим знать, работает ли подача воздуха, тепла и света. Э-эй! Вы меня слышите? Басси? Фибот?

Из динамика интеркома доносился только рев статики. Ландо посмотрел на Вуффи Раа и пожал плечами. Приборы говорили, что в кают-компании все в порядке, да и в остальных помещениях тоже. А другие приборы заявляли, что они двигаются по спирали, наворачивая круг за кругом на каком-то космическом штопоре. Снаружи все было синим. Ландо почувствовал, как по его щеке скатилась слеза, и впервые за долгое время вспомнил о питомце, который у него когда-то был. Его сбил грузовоз.

Басси Бобах ощущала себя зеленой изнутри.

На самом деле снаружи она тоже была зеленой. Нежно-зеленое излучение, струившееся из иллюминаторов, казалось, проникает до костей, окрашивая в зеленый даже кровь.

Это не имело смысла. Ничто не имело смысла, и это тревожило ее куда больше, чем зеленый свет. Она была прямолинейным человеком, действующим в рамках конкретных рациональных правил. Она была человеком — сторонником и исполнителем — закона и порядка.

А теперь, посмотрите, что с ней стало. Проникающий зеленый свет позволял это сделать буквально. Она могла видеть, как бьется сердце; темно-зеленые мышцы сокращались, перегоняя светло-зеленую кровь в зеленые ткани и органы, — все, что она могла видеть, — чтобы потом уже серо-зеленая кровь вернулась к губчатым зеленым легким за новой порцией прозрачно-зеленого кислорода.