Книга Ложь во имя любви - Розмари Роджерс

– Прошу прощения, капитан, но я подумал, что это вам пригодится. Бенсон уже поставил и закрепил временную мачту. При таком ветре и погоде мы без лишних осложнений достигнем порта. – Не дождавшись ответа, он откашлялся и неуверенно добавил: – Я хотел все вам объяснить, но во время шторма было не до того…

– Если бы у нас хватало людей, я бы велел заковать тебя в кандалы, чтобы ты объяснялся с крысами в трюме. Нет уж, лучше я получу объяснения из первых уст, а тебя выслушаю позже, если хватит терпения. Забери-ка мокрую одежду нашего бывшего юнги и высуши ее. Пока я буду решать, как дальше с ней поступить, принеси мне завтрак.

– Вы не понимаете, капитан! У бедной девочки нет в Испании никого – ни друзей, ни родни, а цыгане исчезли, словно их и не было…

– Вот и ты исчезни, старый пройдоха, пока я не передумал и не приказал выпороть тебя за непослушание!

Встревоженно глянув напоследок на кучу одеял, Дональд счел благоразумным ретироваться. Дверь за ним с грохотом захлопнулась.

Мариса слышала, как колотится ее сердечко. В следующий момент неумолимая рука сорвала с нее одеяла и приподняла ее, хнычущую, за волосы.

– Вздумала прятаться? Где же твоя недавняя храбрость?

Несмотря на слезы, она с облегчением увидела, что он успел натянуть узкие бриджи с широким поясом, охватывавшим его плоский живот.

– Вот, надень! – Он швырнул ей в лицо полотняную сорочку с оборками. – А теперь изволь отвечать на мои вопросы.

Густо покраснев под его холодным взором, она натянула брошенную ей одежду; впрочем, на сей раз он больше интересовался ее лицом, нежели телосложением.

– Я уже все вам сказала…

– Только то, что ты не цыганка и не шлюха. Прошу прощения, в последнем я сильно сомневаюсь. Что касается цыганки, то действительно, редко встречаются цыгане, хорошо владеющие испанским и английским. Так кто же ты?

Мариса сделала над собой усилие, чтобы не затрепетать под его безжалостным взглядом, и заговорила. История, которую он от нее услышал, не отличалась от той, которую она поведала Дональду, и почти соответствовала истине.

– Мой отец – испанец, мать – француженка. Они отдали меня в закрытую школу и забыли про меня. Когда я узнала, что их больше нет на свете, я сбежала с цыганами. Бланка пообещала мне, что они отвезут меня во Францию. Там жила раньше моя тетка, сестра матери…

– Где?

– В Париже. Теперь она замужем, и я не помню ее фамилии по мужу. Знаю только, что она любила театр. Если я снова ее увижу, то обязательно узнаю. Как я слышала, в Париже опять вспомнили про веселье, все дамы носят там красивые платья. В Испании у меня нет ни души…

– Понятно, – сухо перебил он ее. – Ты собиралась продать свою девственность по сходной цене. Возможно, на тебе собирались заработать твои цыганские дружки. Жаль, что появился я и все испортил! С другой стороны, ты бы не бежала как угорелая куда глаза глядят, если бы не надеялась, что за тобой бросится твой ухажер. – Его тон стал еще резче: – Все женщины в душе – шлюхи, и ты, хоть и выглядишь невинной, как дитя, вряд ли отличаешься от них. Жалко, что ты умудрилась остричь волосы. Помнится, они были красивы.

– Мне все равно, что вы обо мне думаете. Шлюхой я бы никогда не стала. Лучше умереть!

– Избавь меня от театральных речей! – прикрикнул он. – Ничего, отъешься, отрастишь волосы и опять станешь сносной на вид. Тогда твоя цена поднимется. Нравится тебе или нет, ты сама отдала себя мне в руки, и, хотя мне это совсем не по душе, нам никуда не деться друг от друга, пока мы не достигнем Франции. Ты можешь стать причиной заварухи, если команда прознает, что на борту есть женщина. Мне бы очень не хотелось отдавать тебя на поругание матросне. Поэтому, – он встал и потянулся, – если ты не враг сама себе, то лучше держи рот на замке и делай, что говорят. Может, и научишься кое-чему, что впоследствии тебя выручит, если не найдешь тетушку, любительницу увеселений!

Кажется, ей поверили; однако отпор, который она ему дала, не лучшим образом подействовал на него, вызвав поток оскорблений.

Выйдя из каюты, он запер за собой дверь. Мариса оказалась в ловушке. Она не знала, что произошло между Дональдом и капитаном, но когда шотландец принес ей еду и сухую одежду, он выглядел смущенным и даже избегал с ней заговаривать, ограничившись предупреждением, чтобы она не перечила капитану, пребывающему в дурном расположении духа. Качая головой, добряк шептал себе под нос:

– Бедное, бедное дитя!..

Она едва не сошла с ума от его причитаний и была почти рада, когда он удалился, оставив ее наедине со своими мыслями.

Плавание длилось еще пять дней. Погода была превосходной, но Марисе не разрешалось покидать каюту. Она была не просто пленницей, а беспомощной добычей пирата, обращавшегося с ней как с военным трофеем.

Когда она отказывалась раздеваться перед ним, он отбирал у нее одежду и оставлял голышом. Когда она пыталась царапаться, он привязывал ее руки к спинке койки. Один раз она попыталась ударить его по голове тяжелым двойным подсвечником со стола, но он легко вырвал у нее это оружие, бросил ее, всю в слезах, себе на колени и нещадно отхлестал по голым ягодицам, лишив остатков достоинства и гордости и принудив молить о пощаде.

После этого она сделалась совсем кроткой. Когда у него возникало желание овладеть ею, она покорно подчинялась, оставаясь холодной как лед и только крепко жмурясь и стискивая зубы, чтобы не отвечать на его поцелуи. В этой неподвижности и заключалось ее противостояние. Всякий раз, когда он сползал с нее с проклятиями, она одерживала над ним хоть небольшую, но победу.

Ее сопротивление выражалось в отсутствии сопротивления. Доминик все реже наведывался в собственную каюту. Хмурясь, он проводил время в наблюдении за безоблачным небом; команда держалась от него как можно дальше, удрученно качая головами. Даже Дональд не имел права укорять его вслух и только бросал на своего хозяина выразительные взгляды. Бенсон что-то бормотал себе под нос и цитировал пространные отрывки из Библии. Черт с ней, думал Доминик. Холодная, бесчувственная девчонка, еще даже не женщина… Надо было спятить или напиться до бесчувствия, чтобы найти в ней что-то привлекательное и совершить такой промах!

Будь у него голова на плечах, он бы позволил ей и дальше продолжать маскарад с юнгой, заставил бы валиться с ног от усталости и отдыхать на койке в каюте у Бенсона, слушая на сон грядущий чтение Библии. Вот что послужило бы ей неплохим уроком!

Она оказалась первой женщиной, над которой он совершил насилие, и к тому же девственницей. И ведь как будто не сопротивлялась, чертова цыганка! А потом, когда он уже изгнал ее из памяти, опять влезла в его жизнь. В ту ночь, когда он поднял ее с палубы, она выглядела сущим пугалом огородным – мокрая, до смерти перепуганная! После он заставил ее вымыть голову, и волосы, пусть еще толком не отросшие, стали завиваться в колечки как раз по той моде, которой дружно начали следовать дамы во всей Европе. Она представляла собой немыслимое сочетание неповиновения и покорности, наивности и цинизма. Кто-то где-то успел дать ей образование – недаром она изъяснялась как настоящая леди! Это, несомненно, пригодится ей впоследствии, когда она окажется во Франции. Неопытной ее уже нельзя было назвать – он сам позаботился об этом; стоит ей приодеться – и она без труда найдет себе богатого любовника, а может, и не одного. Самые лучшие шлюхи – те, кто не позволяет себе чувств…