Книга Облачный полк - Эдуард Веркин

– Ковалец говорит, что конь глухой просто, вот и все дела. Он артиллерийский, а не немецкий – у него шея натерта по артиллерийскому. А оглох он в бою.

– Во-во, – согласился Саныч. – У нас в школе географичка была, глухая как этот конь, так она с собой таскала трубу от граммофона, а мы однажды туда мышей насажали…

– Ты хоть иногда можешь не рассказывать эти глупые истории? – спросила Алевтина.

– Они не глупые, они смешные… – негромко возразил Саныч.

– Это тебе кажется, что они смешные. А на самом деле они глупые.

– Да не, все смеются… – уже почти прошептал Саныч.

– Все смеются, чтобы тебя не обидеть. Ты же Герой.

Она почему-то была не в духе, злая немного. Наверное, из-за тесноты – мы пришли, и в землянке сразу стало не повернуться. А может из-за блокады. Блокадники они все злые, это понятно. Там почти все поумирали, и сейчас умирают. У Алевтины, кажется, мать там.

А про истории она зря, вот если бы Саныч не рассказывал историй, гораздо хуже было бы, я вообще раньше таких людей не встречал, ну, которые бы умели смешно рассказывать.

– А у меня подарок, – робко сказал Саныч.

– О, – Алевтина поглядела в потолок.

Я подумал, что ей, наверное, все-таки меньше семнадцати – в семнадцать люди умнеют и радуются подаркам, особенно сейчас, в такое время.

– Подарок, – повторил Саныч настойчивее. – Я его сам сделал.

Саныч достал из мешка сверток. Он умудрился обернуть гуся коричневой совсем магазинной бумагой, а поверх нее еще шпагатом перевязал. И само собой этот шпагат затянулся, Саныч засуетился, сломал ноготь, шпагат не поддавался и Саныч взялся за него зубами.

Алевтина фыркнула.

Зубы, впрочем, тоже не очень помогли, шпагат сел намертво. Тогда Саныч прорвал в бумаге дыру и вытащил гуся через нее.

– Поздравляю.

Саныч протянул подарок Алевтине.

– Спасибо, – она взяла птицу.

– Это птица счастья, – пояснил Саныч. – Ее надо к потолку подвешивать, она удачу приносит.

– Удачи нам не хватает, – заметила Алевтина. – Правда, спасибо.

Не знаю, может, мне показалось, что подарок ей понравился. Вообще редко когда подарок не нравится, это надо совсем быть придурком.

– Дай мне, – Щурый отобрал у Алевтины гуся.

Он придирчиво оглядел подарок со всех сторон, попробовал ногтем краску и лак, постучал птицу по голове.

– На «Юнкерс» похож, – сказал Щурый. – Только без хвоста.

Щурый тут же изобразил «Юнкерс», завизжал пронзительно и стал пикировать на самовар, покачивая крыльями.

– Ну, хватит! – прикрикнула Алевтина. – Развылся!

Правильно, слишком уж похоже у Щурого получалось, на самом деле «Юнкерс», аж мурашки по спине.

– Да я просто… – Щурый сел на топчан с подарком. – Просто ведь. Спасибо, Саныч.

В дверь постучали. Щека у Саныча нервно дернулась.

– Входите, – Алевтина не оторвалась от вязанья.

Показался Ковалец. Улыбчатый, собранный, уверенный, какой-то даже сияющий.

– О, какая теплая компания! – Ковалец прихлопнул в ладоши. – Кого я вижу просто так! Фанера и его подмикитчик!

Это я то есть, подмикитчик.

– А мы тебя ждали, – тут же ответил Саныч. – Рассказывали, как ты с лошадями знакомился. Все смеялись. Ха-ха-ха!

Саныч ткнул меня в бок.

– Ха-ха-ха, – сказал я.

Алевтина стала вязать быстрее, спицы позвякивали и пускали от самовара черных зайчиков. Я устроился поудобнее на нестойкой мебели, кажется, будет нескучно.

Ковалец уместился напротив Саныча, вытянул ноги, сапоги у него тоже блестели, я оказался между блестящих сапог и загадал желание.

– Погода-то какая, а? – бодро сказал Ковалец. – Снежище валит. Зима-то холодная идет.

– Ты думаешь? – спросила Алевтина.

– Конечно. По всем приметам.

– Плохо… – вздохнула Алевтина.

– Не переживай, – сказал Ковалец. – Там сейчас гораздо лучше. Кольцо так и не замкнули, дорога жизни действует, воздушный мост организован. Эта зима самая легкая. И вообще к весне блокаду снимут, это точно.

– Да?

– Наверняка. И людей оттуда каждый день вывозят. И через Ладогу, и самолетами. Не переживай.

Алевтина потерла лоб.

– Я тоже про это слышал, – сказал Саныч. – К весне блокаду точно разорвут. И продовольствие там есть, помнишь, Леха, обоз проводили?

Ковалец зевнул.

– А это что за народное зодчество? – он кивнул на подарок Саныча. – Дай-ка сюда эти гуси-лебеди.

Ковалец выхватил у Щурого птицу, стал разглядывать. Я отчетливо услышал, как заскрипели у Саныча сапоги. Руки лежали на столе, сапоги скрипели от ярости. Ковалец это тоже, конечно, услышал.

– Наверное, Фанера сделал, – он пренебрежительно посадил птицу на край стола. – Ничего воробей, нормально. Ты правильно это, Фанера, придумал, холода приближаются, снег валит – с дровами могут быть перебой.

Саныч промолчал.

– А мне понравилось, – сказал Щурый. – Хороший гусь, я его к потолку подвешу.

– Ну-ну, – Ковалец хлопнул себя по коленям и тоже скрипнул сапогами.

Им бы дуэт устроить – «Скрипучие подметки», и выступать по бригадам, скрипеть и сатирические куплеты петь.

– А я тоже с небольшим подарком, – Ковалец торжественно поднялся со скамейки.

Я давно уже заметил – есть люди торжественные, а есть так, не очень. Вот Ковалец торжественный. Плечами поведет – и как на трибуне развернется, Саныч вот так не умеет. Хотя, может быть, это только пока, научится со временем.

Ковалец достал из-за пазухи платок. Большой, черный, в красно-зелено-желтые цветы, встряхнул, протянул его Алевтине.

– Ого! – только и выговорила она.

Отложила свое вязанье, встала, засмущалась немного.

– Ты где добыл такое чудо?!

– Да так, вот нашел… Нравится?

– Конечно.

Пора уходить. Было ясно, что пора уходить, один такой платок перевесит сорок птиц, пусть и в закат улетающих.

Алевтина взяла платок, приложила его зачем-то к лицу, накинула на плечи.

– Нормально, – оценил Щурый.

– Павловский, настоящий, – с гордостью сказал Ковалец.

– Спасибо, – Алевтина пыталась увидеть свое отражение в полированном боку самовара.