Книга Отсвет мрака - Евгений Филенко

— Должен тебя успокоить: я комиссар криминальной службы, а комиссаров в наше время убивают чрезвычайно редко. Лишь в случае крайней необходимости.

— Приеду домой, всем расскажу, что квасил с настоящим комиссаром.

— А что, у вас комиссары называются иначе?

— А хрен их знает, как оно там называется.

— Вы, говорят, СПИД победили.

— Ага. С этим у нас полный порядок. На улицах Тель-Авива можешь брать и валить любую на выбор. Лишь бы хасиды не привязались… И самое замечательное, что все понимают по-русски.

— Зачем же ты с ними по-русски? Тебе положено на иврите.

— Да не могу я его выучить, этот хренов иврит. Филолог, а не могу. Ты не веришь, а я русский филолог. И кириллица мне милее, чем все эти нелепые закорючки, специально придуманные, чтобы заморочить голову юдофобам и славянофилам. Хотя, справедливости ради, замечу, что кириллица — тоже та еще идеологическая диверсия панславизма. В то время как все прогрессивное человечество, включая молдаван и азербайджанцев, давно уже перешло на латиницу…

— Допустим, перешло оно на «хирагана». Мы недавно получили относительно новый японский комп. Он, животное, тужится, работает, прикидывается европейцем, а нет-нет, да и собьется на родной язык.

— Это кто здесь европейцы? Вы, что ли, русские?! — вскидывается Фимка. — Тоже мне… Спору нет, до Рюрика, может, и были. А после — чего только в вас не намешали! Нет, братцы, воля ваша, а вы да татары — один медиальный этнос.

— Татары так не считают.

— Ну и дураки, что не считают. Послушали бы умных евреев, жили бы припеваючи…

Когда появляется Лариска, катя на сервировочном столике просторный поднос с пирогом и какие-то салаты, мы уже достаточно расслаблены и с трудом контролируем лексику и жестикуляцию.

— Лариса! — взыскующим голосом возглашает Фимка. — Я тут одному комиссару уже говорил… А знаешь, чего я больше всего боюсь, когда думаю о тебе?

— Что я выйду замуж, — усмехается она.

— Верно! — поражается Фимка. — Потому что твой муж не обязательно может оказаться толерантен ко мне. И будет меня бить и выставлять на лестницу. И мне не к кому будет приехать в этот паршивый город.

— Можешь приехать, например, ко мне, — замечаю я.

— Ты далеко живешь. И ты не так меня любишь, как Лариска… Лариса! — снова произносит он. — А почему ты меня любишь?

— Я всех люблю. У меня профессия такая.

— Неправда! Это шлюхи обязаны любить всех, им за это платят! А ты — медик. Или ты сейчас кто?

— Среди медиков тоже встречаются шлюхи, — заявляет Лариска, закуривая.

— Это верно. Говно — субстанция универсальная…

— Еще раз выразишься в общественном месте!. — грожу я.

— А что я такого сказал?! — обижается Фимка. — Ах, про говно… Ну, так это не общественное место! Это приватная собственность! А я вообще иностранный подданный. Тебе что, не хватает в жизни дипломатических конфликтов?

— Ты не подданный, — говорит Лариска. — А поддатый.

— Идет коза рогатая, идет коза поддатая… — бормочет Фимка. — Вру я все. А вы сидите, уши развесили! Ну какой я иностранец? Свой я, русский. Я, может быть, русее вас обоих вместе взятых. Чем заняты русские во всем мире? Киряют, чем же еще… Ну, волос у меня черный. Был… Ну, лысина подозрительная. Опять же — фамилия. Но при чем здесь генотип?! Не могу я мыслить на другом языке, хоть убейте вы меня! И не хочу я там жить, плакаться у Стены Плача. Хотя там и хорошо…

— А что. Стена Плача еще стоит? — спрашиваю я, чтобы сменить тему.

— Стоит. Хотя от нее уже сущая ерунда осталась. Столько народу, столько слез… Лариса!

— Аиньки!

— Можно я у тебя поживу?

— Можно.

— Сколько смогу, а? Я недолго смогу, не беспокойся. Я ведь не такой выносливый, как вы.

— Просто тебе есть куда отступить, — вставляю я. — Вот если бы где-нибудь, пускай даже на Аравийском полуострове, существовало мононациональное русское государство — вы бы меня с собаками в этом городе не сыскали.

— Комиссар, ты темен и глуп! Говорят же тебе: нет такой нации — русские! Есть этнос. И включает он, помимо татар и коми, еще и литовцев, хотя им это чрезвычайно не хочется признавать. И евреев, хотя это неприятно уже всем остальным… А если ты сорвешься и удерешь из этого города, скажем, в Штаты, то выродишься и вскорости подохнешь. Потому что нельзя отрываться от этноса.

— Клетки человеческого организма можно перемещать в иную питательную среду, — говорит Лариска. — И достаточно долго поддерживать их существование. Они прекрасно размножаются и даже регенерируют. Мы, например, умеем выращивать трансплантаты некоторых органов.

— Наши евреи еще и не то умеют, — отмахивается Фимка. — Скоро они вырастят in vitro[8]маленького еврейчика, сразу обрезанного, в пейсах и шляпе и знающего Тору наизусть, вот будет радости всему прогрессивному человечеству… Конечно, диаспоры есть повсюду в мире. Вот в Штатах полно русских. Но чего-то все они сюда рвутся.

— Как и ты. Они здесь от ностальгии лечатся. А потом сразу обратно.

— Потому что жить здесь нельзя…

— Чего же ты-то приехал?

— Потому что не могу иначе! Там у меня историческая родина, а здесь у меня — вы! Лариска и ты, придурок, и еще несколько людей, с которыми я рос и становился человеком. Не стану говорить про книги, про улицы, про музеи- такая тонкая материя не для твоего грубого околоточного интеллекта. Ты даже не понимаешь, какой это кайф: идти по улице, а вокруг все говорят по-русски! Матерятся, сволочи, злые, как бесы… Но ведь свои, родные! Уясни же ты наконец простую вещь. Там я не хочу жить. А здесь- не могу. Улавливаешь разницу?

— Вполне.

Лариска вдруг безо всякой связи с темой разговора объявляет:

— За стенкой у меня живет писатель. Старенький совсем, советский еще. А в кладовке поселился урох.

— Я хочу посмотреть живого советского писателя! — кричит Фимка. — И живого уроха! А можно, уроха я увезу с собой?

— Он не приживется. Ты же знаешь, это наша специфическая фауна, автохтоны. За пределами Гигаполиса они погибают.

— Тогда я возьму с собой советского писателя!

— Он тоже не приживется. Он русский.

— А бренди он пьет?

— Кажется, да.

Лариска уходит за писателем. Дождавшись, когда стукнет дверь, Фимка наклоняется ко мне через столик и шепчет:

— Серега, ты должен мне сказать немедленно и откровенно, кто из нас будет этой ночью спать с Ларкой, а кто на кухне…

— Это уж она сама решит, — уверяю я его. — Полагаю, она выберет самого трезвого.