Книга Сага о Рорке - Андрей Астахов

– Плачь, сын мой, – мягко сказал Адмонт, увидев смятение несчастного Герберта, – плачь, слезы выводят излишек горя. А ты, видит Бог, повидал немало горя за последние дни. Мыслю я, что придется нам пережить еще больше, поэтому следует укреплять свой дух молитвой, ибо для Господа нашего нет ничего невозможного.

– Я молился, и Бог спас меня, – заикаясь, ответил Герберт.

– Нет меры испытаний, недоступной человеку. Все мы способны перенести, если уповаем на Него… Однако тебе надо отдохнуть. Но сперва поешь. Потом братья проводят тебя в свободную келью и дадут новую одежду взамен этих лохмотьев.

Герберт только замотал головой – рот его был набит овсянкой. Адмонт едва заметно улыбнулся, благословил Герберта и, помрачнев, помянул короткой молитвой замученных братьев из Лофардского монастыря.

Деревянные колеса прогрохотали по настилу моста через подернутую тонким льдом речушку. Возница обратил к Герберту круглое рябое лицо, показал в улыбке желтые мелкие зубы.

– Приехали, святой отец! Добро пожаловать в царство живых мертвецов, ха-ха-ха!

Герберта передернуло. Инстинктивно он втянул носом воздух, желая убедиться в справедливости утверждения, что там, где прокаженные, стоит нестерпимое зловоние. Но в воздухе пахло хвоей и утренним морозом.

Мерины еще раз дернули повозку и остановились. Герберт выглянул из-за спины возницы – впереди, шагах в пятидесяти от них, у обочины дороги красовался высокий шест с желтой тряпкой на верхушке. Дальше начинались земли, куда не всякий бы решился заходить. Герберт не мог видеть самого поселка: край соснового бора закрыл от него все, что было за изгибом дороги.

– Все, святой отец, я дальше не поеду! – объявил возница.

Герберт протянул ему монету. Возница попробовал цехин на зуб, остался доволен.

– Прощайте, святой отец! – крикнул он. – Желаю вам благополучно вернуться из Долины проклятых!

Герберт в некоторой растерянности наблюдал, как повозка развернулась, неуклюже переваливаясь, вновь пересекла мост и исчезла в тумане. Только свежие конские катухи на дороге говорили о том, что повозка была, да еще след от колес на заиндевевших досках моста. Мучительно тоскливо стало вдруг Герберту. Захотелось бежать прочь из этого места. Но сам Адмонт прислал его сюда, и миссия Герберта была чрезвычайно важной.

Известие о высадке варягов на побережье Шейхета пришло в Луэндалль на следующий день после того, как в монастырь пришел Герберт. Доставил его один из слуг маркграфа Зайферта, за два месяца до того посланный в Алеаварис – Адмонт волновался, что долгое время нет вестей от отца Бродерика, посланного к норманнам. И вот долгожданная весть пришла: норманны высадились в устье Кольда, в двух поприщах от Алеавариса. Численность норманнского войска была неизвестна, но гонец клялся, что северян очень много, и настроены они очень решительно. Отпустив гонца, Адмонт отправился в часовню, где долго молился в одиночестве, а затем вызвал в свою лабораторию[76]Герберта и поручил ему важную и опасную миссию. Герберт испугался, он предпочел бы оставаться в монастыре, за крепкими стенами, но слово Адмонта было для него законом, и вопрос был решен. Недаром Адмонт славился по всему Готеланду, как святой – одно его слово, один взгляд делали из труса храбреца, бессребреника – из скряги, из прелюбодея – ревнителя чистоты брака. Герберт был готов еще раз повторить переход через Готеланд, если Адмонт о том попросит – так велика была духовная сила настоятеля Луэндалля.

Возницу нашли среди крестьян, нашедших убежище в стенах Луэндалля, а вот повозку Адмонт дал монастырскую. Для отвода глаз ее нагрузили крынками и горшками – товаром, который вряд ли соблазнил бы наемников. Герберта одели купцом и обрили ему голову, чтобы тонзура не выдала. Письмо от Адмонта, написанное рунами по-норманнски, было зашито в воротник камзола. Прочие указания Герберт получил на словах.

Дорога от Луэндалля до Балиарата заняла четыре дня. Чтобы избежать подозрений, поехали не большаком, а узкими проселочными дорогами между деревнями – здесь был меньше риск нарваться на вездесущих наемников или шайки мародеров. Герберт сильно страдал от холода. У него появился лающий кашель и страшно болело плечо. Лежа на охапке сена в повозке, он думал, как поступит, если наемники схватят его. Ему рисовались жуткие картины пыток и казней, которым его подвергнут.

На третий день близ какой-то деревушки они попались на глаза небольшой ватаге головорезов. Их предводитель, дюжий фриз с пропитой рожей, приказал обыскать Герберта и повозку. Если бы не сильный холод, наемники, конечно, сообразили бы, отчего этот худосочный купец так дрожит. Они ничего не нашли (Герберт предусмотрительно засунул кошелек под одну из досок кузова), в ярости разбили несколько горшков и ускакали восвояси.

В эти края еще не докатился тот безумный пароксизм уничтожения, который бушевал по Готеланду, и здешние места еще не познали тех бедствий, которых с избытком хлебнули люди на севере. Но воины Аргальфа уже рыскали по деревням, отбирая скот и все мало-мальски ценное; уже дрожало в ночном небе зловещее зарево, и можно было только гадать, что на этот раз подожгли наемники. Уже угрюмы и испуганы были лица крестьян; уже попадались на пути мызы, покинутые хозяевами, бежавшими невесть куда в поисках спасения от приближающейся войны. Предчувствие близкой грозы висело в воздухе, и Герберт хорошо почувствовал это.

Последнюю ночевку на постоялом дворе близ деревни Корс-Абим Герберт провел из рук вон плохо. Его мучили жар и озноб, а боль в плече стала просто нестерпимой. В минуты забытья Гербертом овладевали болезненные кошмары: то его окутывал горячий кровавый туман, то всадники с собачьими головами неслись на него галопом, желая растоптать, то он принимался считать мертвецов, которых становилось все больше и больше, и они начинали говорить с ним на каком-то жутком языке. Просыпаясь, Герберт приступал к молитве, и ему ненадолго становилось легче. Потом все повторялось сначала. Рассвет застал Герберта совершенно измученным. Обеспокоенный возница решил было, что у Герберта чума, но библиотекарь его успокоил – нет, то не чума, у моровой болезни другие признаки. Возница на руках перенес его в повозку. Впрочем, чем ближе становилась цель пути, тем меньше Герберта заботил его недуг. Да и жар его оставил, и плечо болело меньше.

Подул ветер, желтая тряпка на шесте расправилась, и Герберт увидел на ней грубое изображение гусиной лапы. Он знал, что проказа покрывает кожу человека струпьями, похожими на гусиные лапки, а пальцы скрючиваются и отсыхают, как пораженные черней гнилью ветки. Сколько же надо иметь мужества, чтобы жить здоровому среди больных этой жуткой болезнью? Или, напротив, какой нужно испытывать страх, спрятавшись здесь, среди заживо гниющих полумертвецов? Так мужество или страх? Герберт этого не знал.

За поворотом дороги застучали копыта. Три всадника выехали из-за края леса. Они мало походили на прокаженных. Все трое в железных кольчугах, шишаках в переносье, на щитах – черный медведь и три ключа. Кони сытые, ухоженные, на чепраках тот же неведомый Герберту геральдический знак.