Книга Английская тайна - Андрей Остальский

— Ах вот как, вы с ним даже вместе путешествуете? Настолько сблизились?

— Да нет, вы не понимаете…

И тут Сашок густо покраснел, сбился, стал что-то горячо доказывать, но сам понимал: чем правдивей его рассказ, тем нелепее он звучит. «Эх, наврать бы с три короба, сочинить, что Беник на меня пистолет направлял, а Дынкин нож к горлу приставил, а в портфеле был подозрительный порошок! Вот тогда все звучало бы правдоподобно и красиво, мне бы, может, руку бы пожали с чувством, поблагодарили, как героя! А так, вон как подозрительно смотрит «сэр» этот фигов… «Экий лживый дурачок», — небось про меня думает. Ну и правильно, я бы и сам в такую чушь не поверил».

«Сэр» несколько раз заставил Сашка рассказать свою историю, периодически отворачиваясь к монитору компьютера и быстро скользя пальцами по клавиатуре. Больше всего, кажется, его интересовал Беник. «То ли они из МИ-5, из контрразведки, то ли на Дынкина работают», — размышлял Сашок. И наконец не выдержал, перебил «сэра» решительно:

— А вы сами-то откуда, сэр?

— Мы? — удивился вопросу тот. — Мы, допустим, из Мозамбика. Условно говоря.

И тут автомобиль, заехавший тем временем глубоко в недра Кэмбервелла, вдруг остановился в каком-то довольно глухом переулке.

— Мистер Тутов, — вежливо, но не терпящим возражений тоном сказал «сэр», — здесь вам нужно будет ненадолго выйти из машины.

Сашку стало страшно.

— Зачем?

— Вам не помешает глоток свежего воздуха, вас, мне кажется, чуть-чуть укачало.

— Да нет, нисколько!

— Какой вы упрямый, ей-богу! Просят вас по-хорошему: будьте любезны, выйдите на секунду.

Один из «шкафов» открыл дверцу и легонько подтолкнул Сашка к выходу. «Делать нечего: или застрелят, а скорее всего просто уедут и оставят стоять посреди улицы», — подумал Сашок и вышел наружу. Но ничего подобного не произошло. Дверца захлопнулась, и он минуту или две простоял рядом с диковинной машиной под недоуменными взглядами местных, в основном чернокожих, жителей.

«Ах, вот в чем дело, им просто надо было перекинуться парой слов, чтобы я не слышал», — догадался Сашок. И точно — дверца опять распахнулась, «шкаф» выскочил наружу и кивнул Сашку головой — полезай назад, дескать. И когда Сашок усаживался, ему показалось, что «сэр» быстро спрятал свой чудной телефон под компьютер — видно, с кем-то провел беседу.

— Ну что, подышали? Вот и славно! Теперь поедем дальше, — сказал «сэр», делая вид, что это именно Сашок настаивал на остановке. — Теперь нам осталось только одно небольшое дело. Потом мы отвезем вас домой.

Вскоре лимузин остановился снова.

— Извините великодушно, — сказал «сэр», — мы попросим вас выполнить еще одну нашу просьбу, возможно, она покажется вам странной.

«Сэр» дал знак «шкафам», и те принялись быстро напяливать на Сашка какие-то странные предметы. Сашок просто онемел от изумления и возмущения. В полумраке он не мог разглядеть, что именно на него надевают. И только когда его опять вытолкнули из машины, он обнаружил, что выряжен в шикарный, расшитый шелком и золотом, узбекский халат. Один из «шкафов» вылез за ним вдогонку и водрузил ему на голову тюбетейку, бормоча: «Sorry, we forgot» — извините, забыли, дескать.

Машина стояла рядом с многоэтажным современным домом, частью так называемого «истейта» — незавидного места жительства, рассадника наркомании, преступности и грусти. Через некоторое время стекло машины опустилось, вылезла голова «шкафа», пробормотала сквозь зубы: «Повернитесь чуть правее, пожалуйста». Сашок покорно повернулся — ему уже стало все безразлично, пусть рассматривает, кто там его должен увидеть. Наконец дверца снова открылась, Сашок погрузился на заднее сиденье, и машина рванула с места. С него сняли узбекский наряд, а «сэр» открыл оказавшийся все же в машине бар, налив себе и Сашку по доброй порции виски.

— Да я вообще-то не очень… — вяло попытался отказаться Сашок.

— Это «Лефройг», 20-летний! — с негодованием воскликнул «сэр».

Сашок покорно взял толстый бокал с коричневой жидкостью на донышке в руку. Поднес ко рту. Виски почему-то пах паленым деревом. «Небось какую-нибудь гадость подмешал», — мелькнула мысль. Но было уже все равно.

Напиток Сашку не то чтобы понравился — но, без сомнения, примирил с действительностью. Даже машину он вдруг оценил — так бесшумно и красиво двигалось это чудовище.

«Шик, между прочим», — подумал Сашок. А «сэр» тем временем принялся читать лекцию о достоинствах односолодового виски.

Сашок, видно, слегка вздремнул, потому что неожиданно оказалось, что машина остановилась у его дома.

— От тебя пахнет спиртным! — встретила его Анна-Мария.

— Я тебе все сейчас объясню…

— И что за машина тебя привезла?

— Ты не поверишь…

— Я тебе действительно, возможно, не поверю, — прервала его Анна-Мария. — После нашего разговора я набрала 1471 и узнала, с какого номера ты звонил. Я позвонила туда, хотела объяснить, какую тебе еду оставила. Оказалось, что ты звонил из автомата — с вокзала «Ватерлоо». Жалкий обманщик!

Объяснять что-либо было бесполезно. Жена обиделась и не желала с Сашком разговаривать, и он пошел спать, так и не рассказав ей ничего.

Пойти-то он пошел, но реально заснуть долго не получалось. Ворочался, ворочался, скрипел зубами. Сон не приходил, потому что ему очень было обидно, что его заподозрили в обмане. Нет, не просто обмане, а обмане корыстном! Неужели Анна-Мария так плохо его поняла за годы совместной жизни? Разве не она совсем недавно говорила знакомым со скрытым оттенком гордости: «Саша никогда не лжет»? Дескать, вот такой оригинальный чудак, такой эксцентрик, но разве это по-своему не красиво?

И что же теперь, разуверилась в нем так быстро? Из-за одного странного случая готова отвергнуть или, по крайней мере, подвергнуть сомнению всю его персону, всю его личность, как будто весь его годами создававшийся облик есть обман, иллюзия? Да она так запросто всю его жизнь зачеркивает? Где, где знаменитый английский принцип «benefit of the doubt»? Мы же не в России, где, как считается, доминирует «презумпция бяки». Здесь же, в Англии, напротив, предполагается презумпция невиновности, положительности, необходимости дать шанс человеку, доказать, что он не так плох, как могло кому-то показаться.

И вообще. Разве не англичане придумали термин «white lies» — «белой лжи»? Что не совсем точно, но примерно соответствует русскому «ложь во спасение». Причем в список лжи белой может включаться неправда, иногда даже неприкрытая, откровенная, наглая, нарочно не прячущаяся — и тем самым как бы уже и не ложь вовсе, а социальная условность, приемлемый способ, фигура умолчания? Во имя благородной цели — не признаться в высоких эмоциях, в благородных порывах, которые, конечно же, надлежит скрывать джентльмену. Ну и даме тоже. Стыдно демонстрировать благородство и альтруизм, надо из них делать тайну. А поймали — ври! Все поймут, что это — во спасение. Что это — «белая ложь».