Книга День Святого Никогда - Антон Фарб

Поначалу боль была достаточно незначительной, чтобы ее можно было игнорировать, но когда Феликс добрался до Троллиного моста, проклятое колено начало причинять ему беспокойство. Позади была только половина дороги, а впереди его ожидал подъем по крутым улочкам Верхнего Города, и Феликс решил устроить передышку.

На мосту туман сгустился до состояния киселя. Перила от осевшей на них влаги были осклизлыми на ощупь, а над рекой, густой и черной, как смола, курились смахивающие на призраков клочья серой мги. Река катила свои тяжелые от грязи воды неспешно и лениво, с монотонным журчанием разбивая их о каменные быки моста. От быков пахло плесенью.

Опершись на перила, Феликс почувствовал себя измочаленным. Банкет утомил его сильнее, чем он ожидал, а беседа с Патриком и Себастьяном разбередила ненужные воспоминания и даже эмоции, которые он привык считать давно перегоревшими. И вообще День Героя выдался слишком длинным и слишком шумным для старого усталого героя; и самое обидное, что этот день еще не кончился. Дома его ждали полтора десятка гостей Йозефа — не друзей, а «нужных людей», для которых Феликс был чем-то вроде грифона в зоопарке — диковинка, достопримечательность, реликвия ушедших времен; редкий зверь, случайно перенесенный в мир, не имеющий с ним ничего общего… Возвращаться не хотелось. Не хотелось садиться за стол, пить во здравие и на брудершафт, рассказывать о подвигах… Не хотелось, и все тут.

Лучше стоять на мосту и смотреть на воду, ожидая, когда утихнет боль в ногах, и дыхание перестанет вырываться из груди с простуженным сипом, чтобы превратиться в облачко пара, и пройдет покалывание под ребрами, и сердце вернется к нормальному ритму… И это все — из-за одной мили пешком! Уму непостижимо…

«Ничего-ничего, — успокаивал себя Феликс. — Это даже полезно. В терапевтических целях. Дабы не отрываться от реальности. Одна прогулка пешком, и тяга к совершению подвигов сменяется желанием погреть кости у камина… Чертов Огюстен! Все, больше никакой ностальгии по прошлому. Отныне и впредь я буду возвращаться только домой — к повседневной скуке, ценить которую дано только героям. Осталось только доковылять до этого самого дома и вынести полтора десятка потных рукопожатий, фамильярных похлопываний по плечу и пьяных слюнявых поцелуев… Тоже ведь подвиг, в каком-то смысле!»

Однако было еще кое-что, что препятствовало возвращению в скучную и размеренную жизнь. Маленькая заноза в памяти, засевшая там после разговора с Сигизмундом. Отодвинутая на задний план миротворческими заботами Феликса на банкете, сейчас она напомнила о себе, пробудив смутное предчувствие где-то в области груди.

Феликс извлек портмоне и достал из потайного кармашка полученный от Сигизмунда ключ к фолианту. Точный дубликат этого ключа сейчас лежал под развалинами замка Каринхале… Стало быть, ключ не только открывает книгу. «Я мог бы и сам догадаться, — подумал он. — „Сувенир из Нюрнберга“… Старый ты перестраховщик, Сигизмунд. Ну на кой оно мне?»

Он покачал ключ на ладони, и ему вдруг очень сильно захотелось швырнуть его в реку. Феликс даже представил себе тихий всплеск, с которым маленький серебряный ключик упадет в воду, унося с собой все то, чему полагалось оставаться в прошлом. А следом за ключом можно отправить и саму книгу… Он грустно усмехнулся, понимая, что никогда этого не сделает, и спрятал ключ в портмоне.

«К Хтону все предчувствия! — решил он. — Самое большее, что мне может угрожать — это проснуться завтра от ломоты в суставах и гложущей боли в костях, потому что нельзя так долго стоять на сырости и холоде. Надо возвращаться!»

Как он преодолел оставшуюся часть пути, ему даже не хотелось вспоминать. Восхождение на Брокенберг стоило ему меньших усилий — правда, и совершил он его, будучи вдвое моложе, но сейчас каждый шаг стал для него пыткой. Одно было хорошо — боль в стертых до крови пятках сделала эфемерными все попытки разыгравшейся интуиции напомнить о себе. Интуиция — штука хитрая, для героя она как палка о двух концах: если ей следовать, то героем лучше вовсе не становиться, а если пренебрегать, то недолго им пробудешь… Но в настоящий момент, когда Феликсу ничего не угрожало и угрожать не могло, интуиция явно работала вхолостую, и Феликс решил не обращать на нее внимания. Истрепанное годами интенсивного использования шестое чувство могло как притупиться, так и обостриться сверх меры; вполне возможно, что причиной дурных предчувствий было отвращение Феликса к поджидающим его «нужным людям».

И уже у самой двери, когда Феликс взялся за дверной молоток, его вдруг опять скрутило, как перед банкетом, только на сей раз это была не физическая, а скорее душевная слабость: еще не страх, а приближение страха, чувство опасности, неясной, смутной угрозы… Феликс приложил голову к холодному кольцу и стал ждать, пока это пройдет. Прошло быстро; он суеверно покосился на молоток и открыл дверь своими ключами.

Проскользнуть незаметно через прихожую ему не удалось, да он и не очень-то рассчитывал — там как раз кого-то провожали, и Йозеф, даже не подав гостье манто, бросился навстречу отцу.

— Ну где ты ходишь?! — воскликнул он с упреком. — Почему так долго?

— Быстрее не мог…

Йозеф был чем-то взволнован и оттого излишне суетлив; у Феликса екнуло сердце.

— Что-то случилось? — спросил он.

— Ничего не случилось. Просто я так рад, что ты его пригласил!

— Кого? — не понял Феликс.

— Господина Нестора, конечно! Почему ты никогда не говорил мне, что вы знакомы?

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ДЕНЬ ТОЛПЫ

1

Приход декабря ознаменовался обильными и никогда доселе в Столице не виданными снегопадами. Снег обычно шел ночью: уже к вечеру с неба начинали сыпать мелкие колючие снежинки, а когда совсем темнело, в свете фонарей кружились и танцевали лохматые белые хлопья. После полуночи снег валил уже непрерывно, укутывая Город пуховым одеялом, и к утру все вокруг сияло белизной в ярких лучах холодного зимнего солнца: на покатых крышах домов (карнизы которых были украшены бахромой крошечных сосулек) лежали огромные белые шапки, черные ветви деревьев гнулись к земле под весом пушистых гребешков, а на улицах было не пройти и не проехать из-за рыхлых, иссиня-белых сугробов, покрытых весело похрустывающей корочкой наста. Ступив на такой вот обманчиво твердый ледок, можно было провалиться в снег по пояс; колеса карет в сугробах увязали напрочь, и все надежды горожан возлагались на злых, как черти, дворников с их большими фанерными лопатами и Цех кузнецов, который грозился в спешном порядке наладить производство саней для муниципального транспорта.

Впрочем, если взрослому населению Столицы небывалые причуды зимы принесли одни только хлопоты, то ликованию детворы не было предела. Георгиевский спуск, став совершенно непреодолимым для карет и лошадей, мигом превратился в излюбленное место малолетних виртуозов лыж и салазок, а более пологие улицы Города за один день украсились кривобокими фигурами снеговиков, застывших, словно часовые, у ворот почти каждого дома. В городском парке из снега были воздвигнуты два бастиона, где с утра и до вечера кипели потешные сражения, а рядом с полем боя самодеятельные художники, испросив дозволения бургомистра, устроили выставку ледяных скульптур. По какой-то странной причине, все без исключения фигуры изображали магических тварей, и чем безобразнее была тварь на самом деле, тем удивительнее и чарующее выглядела она, будучи вырублена из глыбы сверкающего прозрачного льда. Достаточно заметить, что самым красивым обитателем ледяного зверинца был признан тролль восьми футов роста, ставший любимцем всех детей и ласково прозванный Клыкачом. Побывав на выставке вместе с Агнешкой и своими глазами увидев, как малышня обожает своего Клыкача, Феликс решил, что в мире что-то серьезно перевернулось: раньше тролли любили детей, но никак не наоборот! Причем тяга троллей к людскому молодняку всегда носила исключительно гастрономический характер, и именно эта склонность к каннибализму вкупе с угрожающим видом монстра вызывала у ребятни большее восхищение, нежели скрупулезная работа скульптора…