Книга Убийство в Орсивале - Эмиль Габорио

XI

Продолжительное молчание последовало за рассказом сыщика. Его нарушил Доктор Жандрон.

— Во всем этом, — сказал он, — я все-таки не понимаю роли Геспена.

— Не более вас понимаю ее и я сам, — отвечал Лекок. — Именно в этом-то и есть слабое место моей версии. Благодаря этому методу, который состоит в восстановлении преступления прежде, чем заняться преступником, я не могу ни обманываться, ни быть уверенным только наполовину. Или все мои дедукции верны, или же все неверны. Все или ничего. Если я стою на правильном пути, то Геспен не замешан в преступлении, потому что нет ни одной зацепки, которая давала бы повод подозревать участие постороннего. Если же, наоборот, я обманываюсь…

Лекок вдруг вздрогнул. Можно было бы подумать, что до его слуха долетел из сада необычный шум.

— Но я не обманываюсь, — продолжал он. — Против графа я имею еще и другую улику, о которой вам пока ничего не говорил и которая кажется мне решающей. Я допросил Франсуа, лакея графа, хорошо ли ему известна обувь хозяина. Он мне ответил, что да, и отвел меня в комнату, где хранится обувь. Не хватает сапог с голенищами из юфти; их надел сегодня граф Треморель. Франсуа уверен в этом. Я искал эти сапоги самым тщательным образом и никак не мог их найти. Наконец, галстук, который был на графе утром восьмого числа, тоже исчез.

— Вот, — воскликнул отец Планта, — вот неоспоримое доказательство ваших предположений относительно туфель.

— Я полагаю, — отвечал Лекок, — что факты достаточно точно установлены и позволяют нам двигаться вперед. Разберемся теперь в обстоятельствах, которые должны установить…

В эту минуту Лекок как-то странно вдруг огляделся по сторонам. Затем, не сказав ни слова, с той смелостью и решительностью, с какими кошка бросается на мышь, он вскочил вдруг на подоконник открытого окна и выпрыгнул в сад.

Доктор и отец Планта тоже бросились к окошку.

Занимался день, деревья шелестели под свежим ветерком, предметы все еще не обрели своих очертаний и казались странными сквозь бледный туман, поднимавшийся в эту ночь из долины Сены.

На траве, перед окнами библиотеки, доктор и судья увидели двух человек, словно какие-то две тени, которые волновались и с ожесточением размахивали руками. Вскоре они сцепились вместе и образовали одну, а затем снова разделились на две. Одна из них упала, встала и снова упала.

— Не беспокойтесь, господа, — послышался голос Лекока. — Негодяй в моих руках!

Человек, оставшийся на ногах, в котором можно было узнать агента тайной полиции, наклонился, и вновь началась борьба, которая, казалось, закончилась. Соперник, лежавший на траве, отчаянно защищался. Затем оба вскочили на ноги и стали бороться. Вдруг кто-то вскрикнул от боли и выругался:

— Ах, каналья!

Раздался другой крик, громкий, на который отозвалось эхо; затем послышался насмешливый голос Лекока:

— Ну вот, я так и предполагал, что он придет засвидетельствовать нам свое почтение. Посветите-ка нам немножко!

Доктор и мировой судья, оба разом, бросились за лампой. Доктор поднял огонь вверх и стал светить, вслед за тем дверь широко распахнулась, и в нее вошел Лекок, а с ним кто-то еще.

— Позвольте, господа, представить вам, — сказал Лекок, — орсивальского костоправа Робело, собирателя трав по образованию и отравителя по призванию.

Отец Планта и доктор Жандрон были так удивлены, что ничего не могли на это ответить. Это действительно был знахарь. Но не только присутствие Робело, почти необъяснимое для них, так удивило судью и его приятеля. Они были поражены видом другого человека, который, точно в кандалах, держал руки бывшего лаборанта в лаборатории доктора и тащил его вперед. Несомненно, это был голос Лекока, это был его костюм, его галстук, повязанный с претензией, его золотая цепочка от часов, но вместе с тем это был вовсе и не Лекок. Он выскочил в окно с превосходными, ухоженными бакенбардами, а возвращался бритым брюнетом. Он вышел из комнаты человеком пожилым, а возвращался тридцатилетним молодым господином со смелым взглядом. Чудные черные волосы, вившиеся кольцами, оттеняли его бледность и придавали энергичность лицу. На шее, под подбородком, у него виднелась рана, из которой струилась кровь.

— Господин Лекок!.. — воскликнул мировой судья, поняв наконец, в чем дело.

— Он самый, — отвечал сыщик, — и на этот раз уже настоящий! — Обратившись к знахарю и с силой толкнув его в плечо, он сказал: — Подойди поближе!

Знахарь навзничь повалился в кресло, но сыщик все еще продолжал его держать.

— Да-с, — продолжал Лекок, — этот негодяй лишил меня моих светлокудрых украшений. Благодаря ему помимо своей воли я должен предстать перед вами au naturel, в моем первородном виде, то есть самим собой. В таком виде во всем свете меня знают только три человека: два верных друга, о которых речь будет ниже, и одна женщина, о которой я рассказывал только час тому назад.

Отец Планта и Жандрон так вопросительно поглядели на него, что сыщик продолжал:

— Что ж поделаешь? Такого, каким вы меня сейчас видите, меня поклялись убить семь самых страшных преступников во Франции. Я их схватил, и они поклялись — а такие люди всегда держат клятву, — что я умру от их руки. Четверо из них сейчас на каторжных работах на Кайенн, один в Бресте. Я получаю о них известия. А где другие два? Я потерял их из виду. Кто знает, может быть, один из них подстерегает меня здесь, или на обратном пути мне распорют кинжалом живот. К счастью, я принял меры. Я не боюсь никого. Уже пятнадцать лет, как я служу в тайной полиции, и решительно никто не знает моего настоящего лица и даже цвета моих волос…

Робело стало неудобно в кресле, и он попробовал было пошевелиться.

— Вставай! — обратился к нему Лекок, изменив сразу тон. — Вставай сейчас же и говори нам, что ты делал в саду?

— Но вы ранены! — воскликнул мировой судья, заметив струйку крови, струящуюся по манишке сыщика.

— Это ерунда! — отвечал Лекок. — Царапина! Этот дуралей хотел поиграть очень острым ножом…

Мировой судья стал настаивать, и только когда доктор подтвердил, что это действительно пустяки, он обратился к знахарю:

— Ну-с, Робело, что вы делали у меня в саду?

Негодяй не отвечал.

— Имейте в виду, — продолжал отец Планта, — что ваше молчание убедит нас в том, что вы пришли сюда с нечистыми намерениями.

Но напрасно Планта расточал свое красноречие. Костоправ отворачивался и хранил молчание.

Тогда Жандрон решил сам поговорить с ним, надеясь, что окажет влияние на своего бывшего служащего.

— Отвечай, — обратился он к нему. — Что привело тебя сюда?

— Хотелось украсть, — отвечал Робело.

— Украсть!.. Что?

— Не знаю.

— Без определенной цели не перелезают через забор и не рискуют оказаться в тюрьме.